Леонид Дюк - Теория поля

Интуиция подсказывала ему, что именно так оно и есть, а косвенным подтверждением оставались все те же волшебные сны. Он твердо продолжал верить: что возможно во сне, достижимо и в реальной жизни, а следовательно, ему еще есть к чему стремиться. И хотя праздная жизнь неимоверно развратила, разленила его разум, пресытила тело, потенциальная возможность покорения новых вершин оставалась пока еще тем единственным стимулом, который заставлял думать, побуждал к чему-то стремиться и чего-то хотеть. Где-то глубоко внутри него еще жил тот, прежний Арсений Козырев. Едва теплившийся уголек его сильной, целеустремленной личности пока дремал в уставшем теле, надежно укрытый страстями и пороками. Но пока он продолжал тлеть, пусть несильно, едва-едва, задыхаясь в отсутствии необходимого для горения кислорода, все еще оставалась надежда на возвращение. Ведь любая струя свежего воздуха из новых идей и стремлений способна была в один миг снова раздуть пламя, разжечь из этого почти потухшего уголька неистовый душевный костер, уничтожающий все препятствия на пути к великой цели.

Человек, его душа, Бог внутри него сильнее законов природы! Вот какое утверждение могло бы вызвать эту столь необходимую струйку. Да что там струйку, бурю, смерч, ураган! Стоило только Козыреву заметить и надежно зафиксировать для себя факт нарушения физических законов при выполнении своих «заказов», это перевернуло бы с ног на голову всю его пресыщенную, скучную жизнь. Но пока ничего подобного не наблюдалось. А посему он лишь продолжал лениво присматривать за ходом исполнения желаний, с надеждой когда-нибудь, в будущем все же узреть вожделенный эффект, дабы вплотную подойти к эпохальному открытию.

Энергия – все дело в ней! Именно принцип ее минимизации проявляет пред нами тот набор видимых закономерностей, которые пытливые человеческие умы обратили в ранг научных, физических или иных законов, описали с помощью сухого и строго математического аппарата. Материя, бездушная пракрити, реализуясь в строгом соответствии с программой акашапраны, являет нам барьеры, кажущиеся непреодолимыми. Еще бы, ведь именно она и отвечает за чувственные ощущения, за доставку информации, за интерпретацию событий. Злоупотребляя априорными понятиями, этой мнимой, кажущейся очевидностью, она успешно формирует кокон нашей предубежденности. Но для реализации физических законов, законов майи все равно ведь требуется энергия, так почему бы не выделить ее чуточку больше необходимого минимума, и как знать, быть может, тогда отступит гравитация, а пищу и воду можно будет создавать буквально из ничего. Ведь струнам неважно, как именно вибрировать. Колебательная мода струны определяет вид элементарной частицы, те, взаимодействуя друг с другом, создают атомы, атомы объединяются в молекулы, и нате вам, господин человек, получите вещество, материю. Любую. Или чего еще вы там хотели?

Единственное, в чем Козырев продолжал видеть некую безысходность, непреодолимость, так это в управлении ходом времени. Была в его неизменном, упрямом, движении некая фатальная неизбежность. Да, в этом вопросе он, пожалуй, продвинулся дальше прочих, научился разгонять и тормозить локальный участок расширяющейся трехмерной сферы. Но это был предел. Повернуть время вспять, вернуться к прожитым участкам акашапраны не представлялось возможным. Это во сне твоя душа свободна, летает где хочет и создает внутри тебя иллюзию материальной реализации, наяву же ты жестко связан с пространством и не имеешь никакой возможности от него избавиться.

Козырев не знал, почему Вселенная расширяется, сей механизм был ему неведом. Он даже, говоря откровенно, понятия не имел, каким именно образом реализовано хранение информации в акашапране, почему исполняется программа, как наши мысли влияют на ее содержание. Он лишь мог констатировать с огромной степенью вероятности, на основании анализа многочисленных опытных данных, что «магия» его освобожденного сознания действительно работает. Но само по себе это знание открывало не только возможность удовлетворения каких-то своих меркантильных потребностей. С ее помощью можно было также успешно исследовать новые явления, постигать неизведанное. Было бы желание и немного времени. Гораздо меньше, чем требовалось бы затратить, идя обычным адаптивным путем, пользуясь столь привычным и понятным для нас методом эмпирического познания, провозглашенным когда-то давно еще лордом Френсисом Бэконом.

Но Арсений пока продолжал тратить свой бесценный дар на пустые развлечения, пытаясь таким способом избавить себя от скуки и тоски. Иногда доходило до абсурда. В один момент ему вдруг жутко надоедали легко прогнозируемые спортивные результаты, и он начинал одну за другой творить невероятные спортивные сенсации. Средства массовых информаций взрывались вдохновенными статьями. Кто-то из журналистов рьяно обличал недавних фаворитов, в то же самое время его коллеги восхваляли темных лошадок, которые внезапно выбивались в лидеры турниров. Букмекеры впадали в панику, отдавая себе отчет, что они более не контролируют ситуацию, а Арсений, веселясь, наблюдал за развитием ситуации со стороны. На какое-то время это помогало.

Потом он вдруг со спорта переключался на моду, на культуру, на искусство. И снова незаслуженно возвышал посредственность, а достойных, талантливых и трудолюбивых напротив, доводил до полного отчаянья и исступления. Его забавлял сам процесс. Насколько эфемерными, непрочными, надуманными оказались на поверку субъективные оценки людей. Даже в их огромной, статистически представительной массе. Как же просто оказалось формировать общественное мнение, подсовывая ему в качестве пищи любые, даже самые нелепые варианты. И чем неожиданней, чем бездарнее была идея, чем легче проникала она в умы человеческие, тем проще захватывала там позиции, тем прочнее сидела. К счастью, теряя подпитку в виде козыревских «волшебных» установок, мир довольно скоро возвращался на круги своя, и Арсений снова получал порцию удручающего веселья, наблюдая за стремительным низвержением недавних дутых авторитетов.

Но его развлекательные проекты не всегда были столь масштабными. Внезапно заскучав, он мог удовлетворять свою потребность в интересных событиях, заставляя дикторов в прямом эфире допускать забавные ошибки и оговорки. Они так натурально смущались, так неподдельно и искренне краснели, что вызывали тем самым редкую ныне улыбку на его лице.

Или же, глядя в окно, он вдруг начинал коллекционировать способы, с помощью которых исполнительное и послушное его воле провидение может заставить упасть шапку с головы случайного прохожего. Варианты иногда получались весьма неожиданным, и тоже привносили на какое-то время в его, в общем-то, грустную и одинокую жизнь иллюзию искусственной радости.