Ольга Пустошинская - Доченька

В кабинет поднялись на лифте. Мама, успевшая переодеться в нежно-голубой комбинезон и шапочку, опустила на лицо прозрачное защитное забрало.

– Ну, приступим, – сказала она и взяла со столика зеркальце…

Ксюша сидела с открытым ртом, ожидая, когда подсохнет гель на зубах.

В дверь постучали.

– Милолика, посмотри пациента, пожалуйста, – послышался женский голосок.

– А что такое?

– Пульпит. Надо решить: либо удалять и вживлять новый, либо лечить старый.

– Эти мужчины вечно тянут до последнего, – со вздохом поднялась с круглого табурета мама. – Я сейчас, рот не закрывай.

Ксюша от нечего делать разглядывала блестящие инструменты, от вида которых становилось не по себе, флакончики с этикетками на стеклянном столике, как вдруг услышала слабый писк. Насторожилась: откуда этот звук? Кажется, с улицы…

Слух мгновенно обострился, стал нечеловечески чутким. Она выбралась из кресла, открыла окно, нажав на рычажок, – створка мягко поднялась вверх – легла животом на подоконник и высунула голову наружу. Под ярко-зелёной туей лежал, жалобно поскуливая, белый щенок.

– Кутя, кутя!

Щенок поднял голову на звук и заскулил ещё громче.

– Я сейчас! Жди!

– Ксения! Ты хочешь выпасть из окна? – И когда только мама успела войти?

– Там щеночек…

– У всех щеночков есть хозяева. Вернись в кресло, надо закончить обработку.

Ксюша едва дождалась окончания процедуры, вымолила у матери разрешение подождать в машине и побежала к лифту. Сердечко так и сжималось от страха: вдруг щенок уполз на дорогу, вдруг его увёл хозяин или ещё какой-нибудь человек. Она сказала: «Жди». А для собаки это всё равно что твёрдое обещание.

– Кутя-кутя-кутя!

– У-у-у…

Ксюша облегчённо выдохнула: щенок лежал под туей.

Это был белый сибирский хаски. На снежной мордочке выделялись яркие голубые глаза, полные страдания, и чёрная точка носа. Щенок лизнул Ксюшину руку, попытался встать – и не смог: на опухшей передней лапе была рана со следами крови и гноя.

Ксюша подняла пёсика с земли и осторожно, чтобы не причинить боли, прижала к себе.

– Ты мой, никому не отдам!

Дома отец осмотрел лапу щенка, уложил его на спину, ощупал животик и сказал удивлённо:

– А ведь это не ксено, это настоящая собака. У ксено такая рана зажила бы за несколько часов. А у этого, посмотрите, лапа загноилась… Тише, тише, малыш, я осторожно… Это беглец. Сбежал, видимо, из питомника или из какой-нибудь из наших лабораторий.

– Здорово! Настоящая собака! – восхитилась Ксюша.

– Держать таких животных запрещено, – сказал отец, стараясь придать голосу твёрдость.

– Да, запрещено, – поддакнула мама, – если кто-нибудь узнает, то нас ждёт огромный штраф,

Ей пришлось по пути домой выдержать слёзы, уговоры и клятвенные обещания, что уход за Бураном – эта кличка сразу пришла Ксюше на ум – не ляжет бременем на родительские плечи.

У Ксюши на глаза навернулись слёзы, и Буран расплылся мутным белым пятном.

– Никто не узнает. Мамочка, пожалуйста… папа, умоляю… Неужели щенок так много ест? Я буду сама покупать собачью еду, у меня есть деньги в копилке и на карточке – надолго хватит!

– Пока оставим, – не выдержал слёз отец, – а там видно будет…

– Спасибо! – Ксюша бросилась ему на шею, чуть не задушила в объятиях. – Пап, а зачем вам настоящие собаки в лаборатории?

– Хм-м… ну как тебе сказать… ты не поймёшь.

Он переменил тему и отослал Ксюшу в кабинет за аптечкой.

Каким счастьем было пойти с папой в зоомагазин и на свои деньги купить лежанку, ошейник, поводок и большую упаковку корма; вечером уложить щенка в свою постель – только тс-с-с, а то мама услышит! – поглаживать перевязанную лапку, чувствовать мокрый язычок на щеке.

Ксюша плохо спала, несколько раз просыпалась проверить Бурана: нет ли у него температуры, не хочет ли пить или есть. Внезапно вспомнила растерянное лицо отца, и как током её ударило.

«Пап, а зачем вам настоящие собаки в лаборатории?»

Он не ответил, может быть, не смог сказать, что это не собаки, а биоматериал.

– Только через мой труп, – прошептала Ксюша услышанную где-то фразу, такую вескую, окончательную и непоколебимую, что сразу зацепилась в памяти.

Удивительные существа эти собаки! Они обладают волшебным даром привязывать к себе сердца людей крепкими – не разорвать! – нитями. Да что нитями – канатами. Давно ли папа говорил, что надо вернуть щенка в питомник, а мама боялась ответственности и штрафа, а сейчас только и слышно: Бураша, Бураша!

А уж Ксюшу не оторвать от щенка: и кормит сама, и выгуливает, и вычёсывает. Она своё слово держит, сказала, что будет ухаживать – и ухаживает.

Однажды утром она проснулась позже обычного. Откинула одеяло, свесила с кровати голову:

– Буран!

Щенка на коврике не было, наверняка убежал за своей порцией корма или овсянки с потрошками. Ксюша, зевая, натянула шорты и майку и направилась в столовую, шлёпая босыми ногами по тёплому полу. Не потому торопилась, что была голодна (она забыла это чувство и удивлялась: как другие могут так много есть?), а потому, что хотела сама накормить щенка, не доверяла такое важное дело другим.

Буран вышел из столовой и просеменил к маленькой хозяйке. Пахло от него овсянкой и мясом.

Ксюша погладила мягкую шёрстку:

– Буранчик, ты уже поел, не дождался меня? Хорошая собака…

– …не говори так. Это наш ребёнок, наша дочь, – уловила Ксюша тихий голос отца.

Подслушивать и подглядывать нехорошо, это каждому ребёнку известно. Она хотела отойти от двери, честное слово, хотела, но ноги будто приросли к полу.

– Нет, Филипп, свою дочь я похоронила.

Ксюша вжалась в стену и перестала дышать: как это – «похоронила»?

– Ты уверен, что она не опасна? Я боюсь за Илюшку… вдруг у Ксении случится приступ агрессии? – Голос мамы дрогнул, как будто она собиралась заплакать.

– За полгода не случилось, – принялся успокаивать отец. – Зародыши ксеноботов с нестандартным поведением выбраковываются. Мы не могли поступить иначе… я не мог. Милая, мы победили смерть, понимаешь? Бехтерев сказал: «Смерти нет, господа!» Я подтверждаю – смерти больше нет.

Они замолчали. Слышалось позвякивание посуды и бульканье наливаемого в чашку кипятка.

– Нет смерти… – задумчиво протянула мама. – Это искусственная жизнь, ты и сам знаешь. Я каждый день ухаживаю за её могилкой, просиживаю там часами.

– Не надо, родная. Ксюша видит, что ты переменилась, и не понимает… Подожди, я включу завесу, слух у неё очень чуткий.

Щелчок – и голоса стихли. Поскуливал на руках Буран, слизывал с лица солёные слёзы, чувствовал, что у маленькой хозяйки случилась большая беда.

«Думай, Ксения, думай! На то и голова нужна, а не только, чтобы панамку носить, – мысленно уговаривала себя Ксюша. – Как меня могли похоронить, если я жива? Сделали клона? Нет, папа что-то говорил про ксенобота…»