Марина и Сергей Дяченко - Метаморфозы. Тетралогия

Приближалось двенадцатое число, последний экзамен и отъезд. Испуганная тишина, установившаяся на первом курсе после зачета по специальности, понемногу расслаивалась. Уже смеялись, целовались, уже носили – под полой – на кухню водку и красное вино; оценки по философии радовали, и все надеялись, что историчка тоже не будет придираться.

Костя ни с кем не разговаривал. Жени Топорко, вертящейся рядом, будто не замечал. И – Сашка понимала со все нарастающим ужасом – ничего не учил, не делал упражнения. Шел – катился под откос – ко второму провалу.

– Не жалей, – сказала Оксана. – Они с Женькой, говорят, в девятнадцатой кровать сломали, так прыгали. Пришлось ножку доской подпирать.

Сашка молчала.

– Он вашему куратору сын, как-никак. Дело родственное.

– Я заметила.

– Ну, – неуверенно протянула Оксана. – Сколько старушке-то было? Семьдесят шесть? Все-таки возраст…

Под Сашкиным взглядом Оксана замолчала, сделав вид, будто ее очень интересует содержимое кастрюльки на плите. Кажется, из всего института только Оксана умела готовить и время от времени баловала себя – и соседей – каким-нибудь особенным домашним рагу или варениками с капустой.

Сашка вышла из кухни. Спустилась на первый этаж и постучала в дверь седьмой комнаты. Ответил голос Захара:

– Входи!

Сашка вошла.

В комнате стоял неописуемый бардак. Одежда, от белья до зимних курток, грудами лежала на стульях и на полу. Столы покрыты были слоем учебников, глянцевых журналов с голыми девушками, скомканных листов бумаги, носков и грязных пластиковых тарелок. Стоял тяжелый дух застоявшегося табачного дыма, куда более густой, чем в Сашкиной спальне.

Захар сидел за книгой. Леня, третий обитатель комнаты, стоял в углу, подняв руки, и смотрел в одну точку. Не мигал. Раньше, еще в сентябре, такая картина напугала бы Сашку до медвежьей болезни. Теперь она догадывалась, что Леня, скорее всего, просто делает серию мысленных упражнений.

Костя лежал на своей кровати лицом к стене.

– Э, – сказал Захар, поймав Сашкин взгляд. – Я ему говорю – учи, дурак, хуже будет. А он все, спекся. У нас на курсе тоже был один… сломался на первой сессии.

– Отчислили? – глухо спросила Сашка.

Захар мрачно усмехнулся:

– Отчислили… Совсем отчислили, вообще. Он башкой тронулся, да и… А ты чего пришла?

Сашка перевела взгляд на Костю.

– Захар, как ты взял очки у Портнова?

– Подошел и попросил.

– И он согласился?

– Конечно. Он сказал, это будет прикольно.

– Так и сказал?

– Ну… приблизительно. А что?

– Ничего… Что с нами будет?

Захар пощелкал выключателем настольной лампы:

– Мы с тобой окончим. Ленька тоже. Этот… ну не знаю.

– Что с нами будет, когда мы окончим институт?

Захар помолчал.

– Мы изменимся. Все изменится. Зрение, слух, весь организм перестроится. Это до третьего курса. Потом… в зимнюю сессию будет очень важный экзамен, переводной. И тогда…

– Что?

– Не знаю. Думаешь, на втором курсе нам все рассказывают? Но мне кажется, что мы вообще перестанем быть людьми.

– А кем мы станем? Роботами?

– Кажется, все по-разному. На третьем курсе, после экзамена, начинается специализация. По-моему, так.

– А зачем это все? Для чего это надо? Кому?

Леня не моргал. Происходящее в комнате его не занимало. Захар тер кончик носа и смущенно улыбался, будто ему было неловко за Сашку и ее вопросы.

– А преподаватели – они люди? – Она не сдавалась.

– Физрук – точно человек…

– Я не про физрука! Ты знаешь, про кого я!

Захар облизнул губы:

– Я точно так же все знаю, как и ты… У тебя волосы какого цвета?

– Черные, – сказала Сашка удивленно. – Ну, темно-каштановые… А…

– Да мне все кажется, что фиолетовые, – Захар утомленно прикрыл глаза. – У всех желтые, а у тебя фиолетовые. Такие цветовые пятна… Портнов говорит, это нормально, пройдет.

Сашка снова посмотрела на Костю. Он не спал. Сашка понимала, что он притворяется.

– Ты на каникулах поосторожнее, – сказал Захар. – У нас на курсе одна девка после зимней сессии приехала домой, погуляла, ну, свобода ей в голову ударила, она и сказала родителям: попала, мол, в тоталитарную секту, меня травят психоделиками, я схожу с ума, спасайте. А родители у нее крутые, положили ее в крутую клинику и давай лечить…

– И что?

– Когда Фарит ее привез через неделю, она была уже круглая сирота. Семестр проучилась, на летней сессии срезалась и спятила уже по-настоящему. Где-то в психушке сейчас.

– Врешь!

Захар прикрыл глаза:

– Слушай, я специальность-то сдал, но у меня по английскому экзамен. Ты что-то хотела Косте сказать?

Сашка перевела дыхание. Взяла со стола кружку с недопитым чаем и выплеснула лежащему на голову.

Костя вскочил. Конечно, он не спал; уставился на Сашку, как на палача:

– Ну чего тебе?! Ну чего? Дай сдохнуть спокойно! Дайте мне все спокойно сдохнуть!

– Возьми себя в руки, – сказала Сашка.

И с удивлением услышала в своем голосе интонации Портнова.

До повторного Костиного зачета оставалось три дня.

– Ты должен это сделать. Все остальное – потом.

– Я не могу. Я…

– Заткнись! Ты грязь, а не мужчина, ты слизь, баба, импотент! Ты не умеешь держать удар!

Он только ниже опустил плечи.

– Послушай, – сказала Сашка. – Если мы все это выучим… Если пройдем до конца этот курс… То, наверное, станем такими, как они. И сможем говорить с ними на равных. Тогда мы отомстим твоему отцу. Я тебе обещаю.

Костя медленно поднял глаза. Впервые Сашка заметила в них что-то кроме горя и обреченности.

– А если они нас раздавят, мы ведь не сможем отомстить. Мы слабые – сейчас. Но мы будем другими. Мы найдем, как с ними посчитаться.

– У меня не выйдет, – сказал Костя. – За три дня десять упражнений – нереально.

– Реально. Я делала и по двадцать.

– Что?!

– Книжку бери! Читай упражнение вслух!

Часы шли за часами. Сашке все чаще хотелось его ударить. Стегануть, чтобы собрался. Чтобы сосредоточился и сделал то, что готово больше чем наполовину. Она не могла видеть, что творится у него в воображении, но по взгляду, по дыханию научилась отличать удачи от киксов и сбоев.

Когда он сбился в конце длинной серии из пяти сложных упражнений, она не выдержала и ударила его по щеке. Он отшатнулся, схватился за лицо:

– Ты что?!

– Соберись! – прокричала Сашка в его красные затравленные глаза. – Соберись и сделай все сначала, или еще не так получишь!

Она с опозданием почувствовала, как горит ладонь. Удивилась сама себе: ей в жизни не случалось никого бить. Даже в шутку. А теперь она готова была схватить веник на длинной ручке, оказавшийся в углу, и бить этой палкой всерьез – избивать, причинять боль.