Георгий Гуревич - В зените [Приглашение в зенит]

— Вы ошибаетесь, правда трудна, не всем под силу её вынести. И у вас на Земле скрывают истину от безнадёжно больных, прячут от детей тёмные стороны жизни. Даже взрослые брезгливо отворачиваются от гнойных язв, от искромсанного поездом. Мы же пробовали здесь подойти к вам в подлинном виде. Вы кричали: “Прочь, прочь, уберите!” Вы и сейчас морщитесь, глядя на меня, содрогаетесь от отвращения. И не надо мучиться, пристегните анапод. Легче же! Для того и был придуман этот аппарат. Не для вас лично, не обольщайтесь. Анаподы появились, когда возникла Всезвездная Ассамблея и сапиенсы разных рас собрались вместе, чтобы обсудить общие дела. Обсуждать, а не нос воротить (правильно я выражаюсь насчёт носа?), думать, а не корчиться, удерживая тошноту.

Ана-под, ана-под, анализирует аналогии, подыскивает подобия. Это слово тоже создано анаподом из земных слогов по подобию.

Привыкаю к прибору, даже забавляюсь с ним. Надвигаю, сдвигаю. Словно шторка на глазах, словно страничку переворачиваю. Раз — пухлое лицо старика, раз — череп. Раз-раз! А если сдвигать постепенно, получается наплыв, как в кино; череп медленно проступает сквозь черты лица, кости вытесняют выцветающие мускулы.

Их Дальмира, оказывается, похожа на птицу, на аиста голенастого и с хохлом. Анапод же нарисовал мне знакомую блондинку с “конским хвостом” на макушке. Их Лирикова — крылатый слизняк. Ничего у неё не видно — ни глаз, ни ушей, ни рук. Но если нужно, они вырастают, как ложноножки у амёбы, сколько угодно рук, любой формы. Недаром так мягки её прикосновения. Даже моя кровать — не кровать, оказывается. Это простыня, которая поддерживается тугой и тёплой струёй воздуха. Стены — не стены и пол — не пол.

Только Гилик стационарен в этом мире — неизменна вертлявая машинка с рожками и хвостиком. Нет для него подобия на Земле, и анапод не искажает его подлинный облик.

— А соплеменники вам кажутся красивыми, Граве?

— Ну конечно же, — говорит он. — Они стройны, они конструктивны, ничего лишнего в фигуре. И пятна очень украшают наши лица, такие разнообразные, такие выразительные пятна. Опытные физиономисты у нас угадывают характер по пятнам, существует особая наука — пятнология. У мужчин пятна яркие, резко очерченные, у женщин — ветвистые, с прихотливым узором. Близким друзьям разрешают рассматривать узор, любоваться. Модницы умело подкрашивают пятна, в институтах красоты меняют очертания. В гневе пятна темнеют, в ярости становятся полосатыми, у больных и стариков — блекнут, выцветают, у влюблённых в минуты восторга переливаются всеми цветами радуги. (“Как у осьминогов”, — думаю я.) Ваши одноцветные лица кажутся мне бессмысленными. Все хочется сказать: “Снимите маску, чего ради вы скрываете переживания?”

Граве вдохновился, он читает стихи о пятнах. Хочется разделить его восхищение.

Сдвигаю анапод. Отвратительно и противно!

— И все же вы обманщик, — твержу я. — Ну ладно, допустим, вы боялись напугать меня внешностью. Пожалуйста, анаподируйтесь. Но почему не сказать честно, что вы пришелец? Для чего разыгрывался этот спектакль в пяти актах с потомственным астрономом Граве?

— У меня была сложная задача, — говорит мнимый Граве. — Я должен был провести некое испытание, проверить готовность земных людей к космическим контактам. Предположим, я представился бы звёздным гостем, подтвердил бы своё неземное происхождение доходчивыми чудесами: телекинезом, телепортацией. И вы уверовали бы в моё всемогущество, пошли бы за мной зажмурившись, как слепец за поводырём. Но это не проверка готовности, это заманивание. Сорван экзамен. Итак, я являюсь к вам под видом земного человека, получившего приглашение в космос. Все остальное в “легенде” (так у вас называются россказни разведчика?) соответствует выбранной роли. Кто может узнать о приглашении в зенит? Правдоподобнее всего — астроном. Почему иностранный астроном? Так мне легче. Я мало жил на Земле, опасаюсь мелких ошибок в речи, незнания житейских деталей. Если бы я назвался москвичом или ленинградцем, вы быстро уличили бы меня в промахах, заподозрили неладное. И вот я сам сообщаю, что недавно приехал из-за границы, не знаю новых порядков Что ещё? Поездка за город под дождём? Это последний штрих экзамена: хотелось проверить, жаждете ли вы контакта, удобствами поступитесь ли, согласны ли вымокнуть под дождём хотя бы?

— Но вы же читаете мысли. И так знали, что я думаю.

— Знал. Но люди не всегда думают о себе правильно. Им кажется, что они рвутся в бой… а в последнюю минуту мужества не хватает.

А я не подкачал!

Я горд необыкновенно, горд как индейский петух, душа маслом облита. Подумайте: выдержал вселенский экзамен. И физики меня хаяли, и лирики хаяли… а я — вот он! — не подкачал, избранник!

— Почему же вы именно меня выбрали? — спрашиваю. Очень уж хочется услышать комплименты. Пусть объяснят подробно, какой я выдающийся с космической точки зрения.

Но Граве не склонен потакать моему тщеславию:

— По некоторым соображениям нужен был писатель-фантаст, профессионал. По каким именно? Вам скажут в своё время. Западные авторы отпадали, очень уж въелась в них идея неравенства, личной выгоды. Из числа ваших товарищей не годились противники контактов — земные “изоляционисты”. И личные склонности сыграли роль: сам я в годах, я худо сговариваюсь с молодыми горячими талантами, предпочитаю пожилых и рассудительных, пусть не самых способных. (Я поёжился!) Видите, выбор уже не так велик, почти все возможные кандидаты отсеялись. Вы были удобнее всех, потому что оказались в чужом городе, без семьи, вас легко было увести, не привлекая внимания. Ведь мой контакт был примерочный, я очень старался не привлекать внимания. Невидимкой вошёл в гостиницу, в трамвае ехал невидимкой. Привёл вас в парк и поставил перед выбором: “Теперь или никогда?”

— А если бы я выбрал “никогда”?

— Тогда я стёр бы вашу память. Вчистую!

Память можно стирать и можно заполнять, ввести, например, иностранный язык. Процедура торжественная, настоящее священнодействие. Ученик лежит на операционном столе, весь опутанный проводами, глаза и уши заложены ватой, лицо забинтовано. Диктор монотонно начитывает сведения, учителя в шлемах с забралами, в свинцовых скафандрах, как в рыцарских доспехах. Это чтобы посторонними мыслями не заразить, не внести “мыслеинфекцию”.

Меня так не хотят обучать. Говорят, что не знают особенностей человеческого мозга, опасаются напортить.

Микроманипулятор для исправления генов. Атомы на экране похожи на бусы, матовые в центре, полупрозрачные на краю. Видишь, как нечто давит на бусы, они поддаются, сплющиваются, выпирают из ряда… вот-вот лопнут химические связи. И лопаются. Вылетает бусина или связка бус… Трах-трах, мгновенная перестановка, что-то расскочилось, что-то склеилось. Учёные генетики пристально рассматривают экран. Шевеля губами, считывают новую структуру. (Шевелит губами анапод, конечно.)