Евгений Лукин - День Дурака

Мстиша, не переча, обнажил оптику.

– За что деньги, говоришь? – неистово переспросил член Союза писателей и, заламывая бровь, жутко уставился в камеру. – За то что я… – Тут он звучно впечатал в грудь растопыренную пятерню. – …Арсений Сильвестрович Сторицын! Ведущий прозаик! Автор нескольких романов! Лауреат региональной премии! Вынужден на склоне лет влачить нищенское существование… Почему? А времена такие… Каждому своё! Умеешь воровать – живи и благоденствуй. Не умеешь – ложись и помирай… Э! Э! Ты куда камеру повёл? Ты чего?!

Мстиша Оборышев, полуотвернувшись, запечатлевал в подробностях хрустальное бра, затем навёл алчно поблёскивающую линзу на стопки и салатик. Кстати, замечательные были стопки, чуть ли не в серебро оправленные (на самом деле, конечно, в мельхиор). Правда, осталось их – раз, два, и обчёлся. А когда-то хватало на всю организацию.

Наконец, сохранив для истории разрозненные крохи былого великолепия, оператор снова взял в кадр львиное лицо прозаика.

– Всё рассмотрел? – ядовито спросил тот. – А теперь попробуй смонтируй…

Вместо ответа Мстиша как-то по-пижонски кувыркнул камеру и уложил её боком на стол, попутно уронив ложечку на блюдце.

Словно в ответ звону ложечки, в приоткинутые фрамуги актового зала, а оттуда уже в сопредельный бар проник удар колокола. Писатель и телевизионщик в недоумении посмотрели друг на друга. Что за диво? Ближайший храм располагался в трёх долгих кварталах отсюда и, насколько известно, в эксплуатацию ещё введён не был.

Не поленились – вышли посмотреть.

Снаружи стояла оттепель, пахло весной. Небольшой крестный ход как раз поравнялся с Домом литераторов. Десятка два бледных чернобородых юношей в приталенных рясах несли на высоких древках хоругви, напомнившие циничному Оборышеву ползунки о трёх штанишках. За иноками следовали двое седоусых есаулов с иконой. Низкорослые, пузатенькие, одним видом своим станичники наводили на горькие мысли о сталинских репрессиях, уничтоживших всё высокое и стройное, что было в казачестве.

Далее шла паства. Просветлённая прихожанка в платочке время от времени взывала прозрачным неземным голоском: «Христос воскресе» (это в феврале-то!), – и колонна подхватывала: «Воистину воскресе!» Но самое странное: впереди процессии под полковым красным знаменем медленно катил микроавтобус с динамиком, воспроизводя вперемежку колокольный звон, церковное пение и музыку композитора Блантера.

Невольно захотелось протереть глаза и прочистить уши.

– Это в честь чего такое? – ошалело спросил Арсений.

– А-а… – вспомнил Мстиша. – Сегодня ж двадцать третье!

– День рождения Красной Армии?!

– Был! А теперь это День защитника Отечества. Вполне православная дата.

– Позволь… – совсем растерялся Арсений. – Недавно же ещё разоблачали – говорили: большевистская выдумка… никакой победы в тот день над немцами не было…

– Ну это смотря как смонтировать… – с видом знатока заметил Мстиша.

Короток месяц февраль, но память человеческая ещё короче. А тут ещё март прицепился. Словом, к тому времени, когда в квартире Сторицына погожим первоапрельским утром раздался телефонный звонок, Арсений уже и думать забыл о давнем уговоре.

– Включай телевизор, – приказал Оборышев. – И бутылка с тебя.

– О чём ты, Мстиша?

Мстиша объяснил. Арсений оцепенел.

– Ты что? Дурак? – рявкнул он так, что даже в голову вступило. – Шуток не понимаешь?

– И это ты мне говоришь в День дурака? – озадаченно прозвучало в наушнике. – По-моему, очень даже забавный прикол – почти на столичном уровне…

Предчувствуя недоброе, Арсений швырнул трубку и, как был, в трусиках с пуговками, заметался в поисках пульта. Нашёл. Врубил.

Омерзительный гогот за кадром, а на экран выпрыгнуло и закривлялось не менее омерзительное слово «криминашки». Далее посыпались кадры кинохроники, чередуясь с фрагментами художественных фильмов: пальба, гульба, тюрьма, Аль Капоне, Солоник, Бармалей…

– Величайшие преступники всех времён и народов, – с идиотской задумчивостью проскрипел голос Мстиши Оборышева. – В их судьбах присутствует что-то общее: ни один не ушёл от расплаты. Хотя случаются исключения. Проживает в нашем городе человек, против которого бессильны и прокуратура, и криминалистика.

На экране обозначилась и с лёгкой брезгливостью глянула на телезрителя грандиозная мордень. Арсений Сторицын хотел содрогнуться – и вдруг засмотрелся. Во-первых, давно его не показывали по ящику, а во-вторых, хорошо был схвачен Арсений. Эпически.

– Мзду ему приносят непосредственно в бар, – сухо информировал Мстиша.

Изображение стало подергивающимся, нечётким, серовато-зеленоватым. Видны были только толстые пальцы, сноровисто пересчитывающие купюры неизвестного достоинства. В углу зажглись белые буковки: «Типа скрытая камера».

– Позвольте представить: Арсений Сильвестрович Сторицын, литератор, член областной писательской организации. Но пусть это не вводит вас в заблуждение. Если помните, подпольный миллионер Корейко и вовсе числился мелким служащим…

На экране по-прежнему перелистывались купюры. По второму или уже по третьему разу.

– Хотелось бы всё-таки знать, – занудливым ревизорским голосом произнёс Мстиша, – за что вам были сейчас выплачены деньги.

Новый кадр: Сторицын, прячущий нажитое. Развязная самодовольная ухмылка:

– Что, пацан? Тебе, небось, такие крутые бабки и во сне не снились?..

– А всё-таки: за что?

– Это не деньги, – последовал пренебрежительный ответ. – Это… (би-ип)

Арсений (живой, не экранный) моргнул. Неужели он так выразился при Леночке? Да нет! Быть не может! Нежные девичьи уши прозаик обычно щадил.

– К сожалению, все попытки выяснить, за что причиталась полученная нашим героем сумма, – с прискорбием продолжал Мстиша, – натолкнулись на решительное сопротивление тех, от кого эта сумма исходила…

По размытой ведомости (резкость умышленно сбита) заметалась узкая ладошка – и телевизор взвизгнул отчаянным блатным фальцетом:

– Вы что… (би-ип) Приключений на свою… (би-ип) ищете?

После чего объектив, как можно было предвидеть, заткнули.

– Но в конце концов после долгих расспросов ответ нами был всё же получен, – обрадовал зрителей незримый Мстиша Оборышев.

Возникший на экране лик дышал угрозой.

– За что деньги, говоришь? (жуткая пауза) За то что я (звучный удар в грудь) Арсений Сильвестрович Сторицын!.. (би-ип, би-ип, би-ип, би-ип – губы прозаика выразительно шевелились, при желании можно было даже прочесть по ним отдельные матерные слова) Почему? А времена такие… Каждому своё! Умеешь воровать – живи и благоденствуй. Не умеешь – ложись и помирай… (би-ип, би-ип, би-ип)