Брайан Олдисс - Перед закатом Земли (Мир-оранжерея)

– Ну почему вы так безразличны к знанию, – зазвенел сморчок, по-прежнему охваченный восторгом. – Вы должны проявить внимание. Теперь мы возвращаемся в глубины вашей памяти в очень далекие времена, когда у человека еще не было истории, которую он мог бы оставить в наследство потомкам, когда он даже еще не мог именоваться по праву Человеком. В ту пору он был не более чем ничтожеством, очень похожим на то, что представляете собой сейчас вы…

Поили и Грину не оставалось ничего другого, как терпеливо лицезреть образы, демонстрируемые им после этих слов сморчком. Образы были очень нечеткими и расплывчатыми, но тем не менее они различали стада приземистых и волосатых людей, лазающих по ветвям деревьев и босиком боязливо перебегающих между стволами. Эти люди были очень худы и низкорослы, их повадки отличались трусливостью, у них еще не было никакого языка. Опускаясь то и дело на корточки, эти люди часто оглядывались по сторонам и подолгу отсиживались к кустах. Мелкие детали оставались размытыми, потому что у человека в ту пору еще не было осознанного внимания, которое способно было бы зарегистрировать эти детали. Запахи и звуки, тем не менее, можно было уловить очень отчетливо – однако в основном без привязки к окружающим предметам. Видение мира представлялось людям в виде периодических вспышек сумеречного света, в котором их примитивные жизни влачились, предавались простейшим усладам и умирали.

По непонятным причинам, чувство безмерной ностальгии охватило их, и Поили прослезилась.

Образы приобрели более отчетливый вид. Небольшая группа первобытных людей пробиралась под развесистыми лапами гигантских папоротников. С ветвей папоротников на их головы падали крохотные частицы вещества. С содроганием Грин и Поили узнали в этих крохотных частицах споры сморчка.

– Эти далекие времена зеленой юности нашего мира, мой вид первым выработал в себе способность мыслить, – прозвенел в головах людей голосок сморчка. – И у меня есть этому доказательства! В идеальных условиях тех времен, во влажности и мраке, мы, сморчки обрели способность мыслить. Однако нам недоставало рук и ног, которые этот разум мог бы направлять. Вот почему мы поселились на этих слабых жалких существах, которыми тогда были ваши предки и стали вести на них паразитический образ жизни.

И снова сморчок направил Поили и Грина во времени вперед, чтобы показать им подлинную историю развития человека, которая была также историей развития сморчков. Сморчков, которые, начав как паразиты, постепенно превратились в симбиотов.

Поначалу грибы просто прикреплялись снаружи черепов пещерных людей. Потом, по мере того как люди благодаря этой связи процветали, по мере того как они обучились приемам групповой охоты, грибы, медленно и постепенно, поколение за поколением, индуцировали увеличение объема человеческого черепа. В конце концов уязвимые грибы смогли в буквальном смысле пробраться внутрь человеческой головы, сделавшись частью человека, в то же время развив и собственные способности под защитой костяного шара…

– Таким вот образом произошло развитие человеческой расы и так все обстояло на самом деле – торжественно объявил гриб, продолжая демонстрировать людям одну картинку за другой. – Человечество разрасталось и завоевывало мир, позабыв об истинной причине своего успеха, о своем настоящем благодетеле, о сморчке, который с тех пор навечно поселился с ними, который жил с ними и умирал… Без нас люди по сию пору так и оставались бы на деревьях, как до сей поры и жило ваше племя, покуда я не пришел вам на помощь.

Для того чтобы подчеркнуть сказанное, гриб в очередной раз обратился к латентной памяти людей, к тому времени, когда солнце вошло в свою позднюю фару существования и все человечество пало жертвой общей болезни.

– Физически человек оказался сильнее сморчков. После того как солнечная радиации скачком увеличила свою силу, человек выжил, однако его симбиотический мозг погиб. Сморчки в головах людей просто умерли, заживо сварившись в тесном костяном прибежище, которое выбрали для своего обитания. Человек остался жить… направляемый только своим собственным природным мозгом, который по своим способностям едва ли отличался от мозга высших млекопитающих… Не удивительно, что после этого человек оставил свои прекрасные города и вновь поднялся на деревья!

– Для нас это ничего не значит… совершенно ничего, – всхлипнул Грин. – Для чего ты мучаешь нас всем этим, случившимся в древние времена, несчетное число лет назад?

Сморчок в его голове издал беззвучный шум, который должен был означать смех.

– Потому что драма до сих пор еще не завершилась! По сравнению с моими слабыми предшественниками, я силен и более устойчив к солнечной радиации, к тому же мои мыслительные способности не уступают им в мощи. И я и вы отлично научились выживать в условиях солнечной радиации. Наступил великий момент для нас, чтобы начать новый симбиотический союз, возвеличиться и достигнуть процветания тем же путем, который привел ваших пещерных предков к звездам! Часы разума вновь пробили и начали свой ход! И раз опустившиеся стрелки этих часов вновь отмеряют ток великого процесса…

– Скажи мне, Грин, сморчок сошел с ума или я что-то не понимаю! – выкрикнула Поили, насмерть перепуганная круговоротом картин за веками своих закрытых глаз.

– Вы слышите ход этих великих часов! – продолжал звенеть сморчок. – Они запущены нами, мои дети!

– О, о! Я слышу их ход! – застонал Грин, в мучениях конвульсивно извиваясь на своей циновке.

И действительно в их ушах раздавался мерный неугасающий звук, гудящие аккорды дьявольской музыки.

– Грин, мы сходим с ума! – застонала Поили. – Что это за ужасные звуки!

– Это звук хода часов, наших часов! – продолжал вещать сморчок.

И сразу же после этого Грин и Поили очнулись, вскочив на своих циновках, в поту и с ощущением жжения под ошейником сморчка вокруг шеи и на ключицах – с тем чтобы окунуться в гораздо более пугающие звуки!

Не сразу, но быстро опомнившись от только что завершившегося вихря своих воспоминаний, Грин и Поили сообразили, что среди звуков неизвестного происхождения они единственные, кто еще остается в помещении пещеры под лавовой подушкой. Все пастухи исчезли.

Звуки доносились до них снаружи. Почему эти звуки казались им такими пугающими, они не понимали. Можно было сказать, что в своей совокупности звуки складывались в мелодию, хотя ритм и тему этой мелодии невозможно было разобрать. Мелодия достигала не только их ушей, но и отзывалась в самой крови, отчего ток крови то замедлялся почти до вялого желеобразного колыхания, то оживлялся и несся подобно бурливому горному потоку.