Станислав Лем - Возвращение со звезд. Футурологический конгресс

– Это совсем другое.

– Не вижу разницы. Ты наверняка не был бетризован?

– Не был.

– А может, теперь? Когда вернулся?

– Не знаю. Делали мне разные уколы. Какое это имеет значение?

– Имеет. Тебе делали? Это хорошо.

Она села.

– У меня есть к тебе просьба, – начал я как можно спокойней. – Ты должна мне это объяснить…

– Что?

– Твой страх. Ты боялась, что я на тебя наброшусь, да? Но ведь это же чушь.

– Нет. Если подумать, конечно, чушь, но все это слишком, понимаешь? Такой шок. Я никогда не видела человека, которого не…

– Но ведь этого же нельзя распознать!

– Можно. Еще как можно!

– Как?

Она помолчала.

– Наис…

– Да я…

– Что?

– Боюсь…

– Сказать?

– Да.

– Но почему?

– Ты понял бы, если б я сказала. Видишь ли, ведь это не из-за брита. Брит – это только так… побочное… Дело совсем в другом…

Она побледнела. Губы ее дрожали. «Что за мир, – подумал я, – что за мир!»

– Не могу. Ужасно боюсь.

– Меня?!

– Да.

– Клянусь тебе, что…

– Нет, нет… я тебе верю, только… нет. Этого ты не можешь понять.

– Ты мне не скажешь?

Видно, было в моем голосе нечто такое, что она переборола себя. Ее лицо стало суровым. Я видел по ее глазам, каких усилий ей это стоило.

– Это… для того… чтобы нельзя было… убивать.

– Не может быть! Человека?!

– Никого…

– И животных?

– Тоже. Никого…

Она сплетала и расплетала пальцы, не сводя с меня глаз, – будто этими словами спустила меня с невидимой цепи, будто вложила мне в руки нож, которым я могу ее пронзить.

– Наис, – сказал я совсем тихо. – Наис, не бойся. Правда… не надо меня бояться.

Она пыталась улыбнуться.

– Слушай…

– Что?

– Когда я тебе это сказала…

– Ну?

– Ты ничего не почувствовал?

– А что я должен был почувствовать?

– Представь, что ты делаешь то, что я тебе сказала…

– Что, я убиваю? Я должен это себе представить?

Она содрогнулась.

– Да…

– Ну и что?

– И ты ничего не чувствуешь?

– Ничего. Но ведь это же только мысль, я совсем не собираюсь…

– Но ты можешь? Да? Действительно, можешь? Нет, – шепнула она одними губами, словно самой себе, – ты не бетризован…

Только теперь до меня дошло значение этого, и я понял, что для нее это могло быть потрясением.

– Это великое дело, – пробормотал я. Немного погодя добавил: – Но может, лучше было бы, если б люди отвыкли от этого… без искусственных средств…

– Не знаю. Может быть, – ответила она. Глубоко вздохнула. – Теперь ты понимаешь, почему я испугалась?

– По правде говоря, не совсем. Так, немножко. Ну не думала же ты, что я тебя…

– Какой ты странный! Как будто ты совсем не… – Она запнулась.

– Не человек?

У нее затрепетали веки.

– Я не хотела тебя обидеть, только, понимаешь, если известно, что никто не может, – понимаешь, даже подумать не может никогда, и вдруг появляется такой, как ты, и уже сама возможность… то, что есть такой…

– Но ведь это невозможно, чтобы все были – как это? – а, бетризованы?

– Почему же? Все, уверяю тебя!

– Нет, это невозможно, – упорствовал я. – А люди опасных профессий? Ведь они должны…

– Опасных профессий нет.

– Что ты говоришь, Наис? А пилоты? А разные спасатели? А те, что борются с огнем, с водой…

– Таких нет, – сказала она.

Мне показалось, что я не расслышал.

– Что-о?

– Нет, – повторила она. – Это делают роботы.

Наступило молчание. Я подумал, что не легко мне будет переварить этот новый мир. И вдруг мне пришла в голову мысль, удивительная мысль: мне показалось, что эта процедура, уничтожающая в человеке убийцу, в сущности… калечит его.

– Наис, – сказал я, – уже очень поздно. Я, пожалуй, пойду.

– Куда?

– Не знаю. Ах да! В порту меня должен был ждать человек из Адапта. Я совсем забыл! Никак не мог его отыскать, понимаешь. Ну, тогда… я поищу какую-нибудь гостиницу. Они еще существуют?

– Да. Ты откуда?

– Отсюда. Я родился здесь.

С этими словами вернулось ощущение нереальности всего происходящего, и я уже не мог понять, существовал ли вообще тот город, который теперь был только во мне, и этот, призрачный, с комнатами, в которые заглядывали головы великанов. На миг мне показалось, что я еще на корабле и все это только еще один, особенно отчетливый, кошмарный сон о возвращении.

– Брегг, – будто издалека донесся до меня ее голос. Я вздрогнул. Я совершенно забыл о ней.

– Да… слушаю.

– Останься!

– Что?

Она молчала.

– Ты хочешь, чтобы я остался?

Она молчала. Я подошел к ней, обнял ее холодные плечи, нагнувшись над креслом. Она безвольно встала. Голова ее откинулась, зубы заблестели, я не хотел ее, я хотел лишь сказать: «Ведь ты же боишься», – и чтобы она сказала, что нет. И больше ничего. Глаза ее были закрыты, и вдруг белки сверкнули сквозь ресницы, я склонился над ее лицом, заглянул в остекленевшие глаза, словно хотел познать этот страх, разделить его. Она вырывалась, задыхаясь, но я не чувствовал этого, и лишь когда она начала стонать: «Нет! нет!» – я ослабил объятия. Она чуть не упала. Стала у стены, заслонив часть огромного одутловатого лица, которое там, за стеклом, непрерывно говорило что-то, неестественно шевеля громадными губами, мясистым языком.

– Наис… – сказал я тихо, опуская руки.

– Не подходи!

– Ты же сама сказала…

Ее взгляд был совершенно бессмысленным.

Я прошелся по комнате. Она водила за мной глазами, как будто я… как будто она стояла в клетке.

– Я пойду… – сказал я. Она не ответила. Я хотел было еще что-то добавить – слова извинения, благодарности, только бы не выходить просто так, – но не смог. Если б она боялась меня просто так, как женщина мужчину, незнакомого, пусть страшного, неизвестного, – это бы еще полбеды, но тут было совсем другое. Я взглянул на нее и почувствовал, что меня охватывает гнев. Схватить эти обнаженные белые плечи, встряхнуть…

Я повернулся и вышел; наружная дверь поддалась, когда я ее толкнул, большой коридор был почти не освещен. Я никак не мог найти выход на террасу, но натолкнулся на просвечивавшие блеклым, синеватым светом цилиндры – кабины лифтов. Тот, к которому я приблизился, уже поднялся навстречу, может быть, достаточно было того, что нога ступила на порог. Кабина спускалась медленно. Передо мной чередовались слои темноты и разрезы этажей – белые, с красноватой прослойкой внутри, как прослойки жира в мускулах, они поднимались вверх, я потерял им счет, кабина опускалась, все опускалось, это походило на путешествие на самое дно, как будто меня швырнуло в канал стерилизационной сети и этот гигантский, погруженный в сон и беспечность дом избавлялся от меня. Часть прозрачного цилиндра отошла в сторону, я шагнул вперед.

Руки в карманы, темнота, твердый, широкий шаг, я жадно вдыхал холодный воздух, чувствуя, как шевелятся ноздри, как четко работает сердце, разгоняя кровь. В щелях у самой земли трепетали огни, то и дело заслоняемые бесшумными машинами; ни одного прохожего. Среди черных силуэтов едва рдело зарево, я подумал, что это, может быть, гостиница, но это был всего лишь освещенный тротуар. Я ступил на него. Надо мной проплывали бледные пролеты каких-то конструкций, где-то далеко над черными ребрами домов мерно семенили светящиеся буквы газетных новостей, внезапно тротуар выехал в освещенное помещение и тут окончился.