Роберт Уилсон - Дарвиния

Лили положила голову Гилфорду на колени и закрыла глаза. Каролина не спала, настороженно глядя по сторонам. Она нащупала и сжала руку мужа.

– Лиам говорит, они хорошие люди, но я никогда в жизни их не видела, – сказала она, имея в виду своих дядю с теткой.

– Они твои родственники, Каролина. Наверняка прекрасные люди.

Лавка Пирсов стояла на ярко освещенной торговой улице, но, как и все в этом городе, выглядела наспех сколоченной из того, что под руку подвернулось, и грозящей вот-вот развалиться. На порог вышел дядя Каролины, Джеред. Он заключил племянницу в объятия, обменялся с Гилфордом крепким рукопожатием, а Лили подхватил на руки и осмотрел с таким выражением, будто держал увесистый мешок муки. Потом повел их в дом, по железной лестнице на второй этаж: там над лавкой располагалась комната, где жили дядя с женой. Комната была тесная и скудно обставленная, но от дровяной печки распространялось тепло, а жена Джереда, Алиса, тоже устремилась навстречу с объятиями.

Гилфорд улыбнулся и предоставил Каролине вести разговоры. Добравшись наконец до ночлега, он как-то разом обессилел. Джеред бросил в огонь полое полено, и Гилфорд отметил, что даже запах горящего дерева здесь, в Дарвинии, непривычен: сладкий и терпкий, как индийская конопля или розовое масло.

Чудо застигло семью Пирс разбросанной по всему миру. Каролина жила в Бостоне у брата Джереда, Лиама, а ее родители в Англии, с умирающим дедом Каролины. Джеред с Алисой обосновались в Кейптауне, где оставались вплоть до беспорядков 1916 года; в августе того года они при щедрой финансовой поддержке Лиама сели на пароход и направились в Лондон, намереваясь торговать там бакалеей и скобяными товарами. Оба были стойкие, крепкие и выносливые. Гилфорду родственники жены понравились с первого взгляда.

Лили отправилась в постель первой. Ее уложили в крохотной комнатке, которая с трудом могла претендовать даже на звание чулана, а Гилфорда с Каролиной в другой, дальше по коридору. Там обнаружилась роскошная кровать с балдахином на латунных ножках, невероятно мягкая и удобная. Представления семейства Пирс о том, что такое пристойный матрас, явно отличались в лучшую сторону от тех, которыми руководствовались при обустройстве «Оденсе» его скаредные владельцы. Будучи абсолютно уверен, что снова поспать в хорошей постели удастся еще очень не скоро, Гилфорд намеревался сполна насладиться этим благом цивилизации, но провалился в сон, едва закрыл глаза, и сразу же настало утро.

Экспедиция Финча задержалась в Лондоне, дожидаясь второй партии припасов и оборудования, в том числе пяти восемнадцатифутовых, с навесными моторами плоскодонок конструкции Стоуна и Галлоуэя, которые должны были прибыть следующим рейсом из Нью-Йорка. Гилфорд провел два дня в сумрачном здании таможни, занимаясь инвентаризацией, в то время как Престон Финч пытался раздобыть замену пропавшим или поврежденным в пути вещам: полиспасту, брезенту, прессу для гербария.

Когда с делами было покончено, Гилфорд получил возможность провести время с семьей. Он помогал дяде жены в лавке, наблюдал за тем, как Лили поглощает яйца на завтрак и сосиски на ужин, а также сахарное печенье в неограниченных количествах. Он любовался висевшим на почетном месте в гостиной сертификатом волонтера империи на имя Джереда за подписью самого лорда Китченера. Такой сертификат получал каждый вернувшийся на родину англичанин, но Джеред воспринимал свои волонтерские обязанности крайне серьезно и говорил о воссоздании доминиона безо всякого намека на иронию.

Все это было очень интересно, однако это была не та Европа, которую так жаждал увидеть Гилфорд, – первозданный новый мир, не знающий человеческого вмешательства. Он сказал дяде жены, что хотел бы на денек выбраться в город.

– Да боюсь, смотреть там особо не на что. В солнечный день приятно прогуляться от Кэндлвика до собора Святого Павла или по Темза-стрит за верфями. Дальше к востоку одна сплошная грязь. Только держись подальше от полян.

– Ничего не имею против грязи, – отозвался Гилфорд. – Думаю, в ближайшие месяцы буду видеть ее часто.

Джеред обеспокоенно нахмурился:

– Пожалуй, тут ты прав.

Гилфорд двинулся мимо рыночных лотков, прочь от портового шума. Утреннее солнце светило ярко, воздух радовал прохладой. Мимо то и дело проезжали телеги, запряженные лошадьми, а вот автомобилей практически не попадалось, да и городское благоустройство еще не было доведено до ума. В новых кварталах вдоль улиц тянулись сточные канавы; на Кэндлвик-стрит прогромыхала зловонная повозка золотаря, влекомая двумя полудохлыми клячами. Некоторые горожане носили прикрывавший нос и рот платок по причине, которая стала Гилфорду понятна, едва паром причалил к пристани: запах города временами был невыносим – смесь угольного чада с отходами жизнедеятельности людей и животных да еще вонь целлюлозной фабрики, которую ветер доносил с другого берега реки.

Но при всем при том это был живой и добродушный город; встречные пешеходы весело приветствовали Гилфорда. В Ладгейте он пообедал в пабе и снова вышел на солнце. За собором Святого Павла потянулись крытые толем хижины и расчищенные под фермы участки, а дальше наконец начали попадаться пятачки леса. Дорога превратилась в ухабистую тропку; зеленые кроны минаретных деревьев создали над ней плотную сень, и воздух резко посвежел.

Общепринятое толкование Чуда заключалось в том, что это самый настоящий акт Божественного вмешательства в мировом масштабе. Престон Финч в это верил, а он был совсем не идиот. На первый взгляд логика тут была неоспоримая. Явление произошло вопреки всем известным законам природы, оно коренным образом преобразило значительную часть земной поверхности в один миг. Прецеденты были описаны исключительно в Библии. После того что произошло с Европой, кто мог усомниться, к примеру, в историчности Всемирного потопа? Тем более что натуралисты уровня Финча готовы были выкопать доказательства его реальности из геологических отчетов. Человек предполагает, а Бог располагает. Возможно, замысел Его постичь человеку и не под силу, но дело рук Его спутать невозможно ни с чем.

Однако, стоя среди колышущихся на ветру диковинных растений, Гилфорд никак не мог поверить в то, что у них не было собственной истории.

Да, облик Европы в 1912 году изменился до неузнаваемости, это правда, как правда и то, что вот эти самые деревья появились здесь внезапно, и были они тогда на восемь лет моложе, чем сейчас. Они не выглядели только что созданными. Они давали семена (точнее, споры, или germinae, согласно новой системе классификации), что подразумевало наследование, происхождение, возможно, даже эволюцию. Разруби ствол такого дерева, и обнаружишь годичные кольца, которых окажется куда больше восьми. Эти годичные кольца могут быть широкими или узкими, в зависимости от сезонных температур и освещения… В зависимости от сезонов, прошедших до того, как эти растения появились на Земле.