Уолтер Уильямс - Дни искупления

Звонила секретарша мэра.

— Наверное, тебе лучше быть в курсе, — сказала она, — сегодня рассчитали последних шахтеров.

Лорен Хаун на секунду задумался, наблюдая, как сонный вентилятор отражается в золоте его боксерских наград. В холодном пластике телефонной трубки что-то тихо пощелкивало.

— Спасибо, Эйлин, — выдавил он наконец, — Эд знает?

— Мэр знал об этом еще три дня назад.

Лорен медленно закипал от ярости.

— Черт возьми, Эйлин, — произнес он.

— Я бы сообщила раньше, — смущенно оправдывалась она, — но тогда бы мне несдобровать.

— Ну ладно, это не твоя вина, Эйлин, — смягчился он. Лорен вдруг отчетливо представил ее: гладкое лицо, темные волосы, голова откинута назад, капельки пота над верхней губой. Отражение страсти в ее полуприкрытых глазах.

Далекий образ. Несколько лет назад, когда беременность жены в очередной раз протекала с осложнениями, Лорен изменял ей с Эйлин.

С тех пор минули годы, но образ Эйлин все также живо всплывает в памяти. Чувство вины так и не прошло.

— Встретимся завтра в церкви? — спросила Эйлин.

— Завтра пятница, бары открыты допоздна. Постараюсь выбраться, но это от меня не зависит.

— Извини, Лорен.

Лорен хмуро уставился на плакат напротив: ПОКУПАЙТЕ АМЕРИКАНСКИЕ ТОВАРЫ. Далее шло мелким шрифтом: «Рабочее место, которое вы спасаете, могло бы быть вашим».

«Неплохо», — подумал он.

— А этот республиканец, сукин сын Эдвард Трухильо, знает, что ты мне звонишь?

Эйлин засмеялась

— Даже не догадывается, Лорен.

— Спасибо. Надеюсь, встретимся завтра утром.

— Счастливо.

Лорен хотел бросить трубку на аппарат, но телефон из дешевого сингапурского пластика мог развалиться, поэтому Лорен аккуратно положил ее и изо всех сил, хоть и с некоторой осмотрительностью, стукнул мощным кулаком по столу из орехового дерева. Затем, проверив оружие, вышел из офиса.

На пыльном столе его секретарши с каждым днем все росла кипа неразобранной корреспонденции. Секретарша была в отпуске, а городской бюджет не предусматривал ее замену. Сам же Лорен отвечал только на важные письма, впрочем, ходил еще в контору Денвера за перепиской.

Фотографии тех, кто находился в розыске, трепал легкий ветерок вентилятора. С одной из них на Лорена смотрели печальные глаза девушки, на вид не старше семнадцати. РАЗЫСКИВАЕТСЯ, стояло внизу, ЗА ЭКОТЕРРОРИЗМ.

«Господи, — вздохнул Лорен. — Ненавистный новый век».

Он вошел в кабинет своего заместителя, предварительно стукнув в покоробившуюся деревянную дверь.

— Hey. Pachuco. Que paso? [1]

Киприано Домингос развалился в кресле, закинув ноги на письменный стол. Через распахнутое окно с едва заметным колыханием воздуха доносился приглушенный полуденный шум уличного транспорта. Он оторвался от дешевого вестерна и улыбнулся, обнажив большие желтые зубы.

— А я как раз тренирую мозги, шеф. Что случилось?

— Они закрывают шахту.

— Черт, — улыбка мгновенно исчезла с лица Киприано. Он закрыл книгу, бросил на заваленную полку сзади и спустил ноги на пол.

Киприано с удовольствием глотал все без разбору. Триллеры, исторические романы, мелодрамы, мемуары, вестерны — любое чтиво, что только под руку попадется. Лорен однажды застал его за учебником по экономике для колледжей. Киприано не понял ни слова, но прочел с таким же удовольствием, какое получил бы от Агаты Кристи.

— Немедленно свяжись с шерифом, а он пусть передаст своим ребятам, — начал Лорен, — потом обзвони ночную смену и скажи, чтобы собирались в шесть. Я по рации дам знать дневной смене, что они вкалывают сегодня до полуночи.

— А как насчет работающих?

— Сами узнают, когда придут сюда в половине пятого.

— Хорошо, шеф, — Киприано потянулся к телефону.

Из кабинета Лорен направился к дежурной части. Одно время в департаменте полиции трудились гражданские диспетчеры, но посыпались сокращения и теперь дежурным приходилось заниматься всем сразу.

Лорен оставил двух патрульных офицеров на следующую смену, затем спустился предупредить Эда Росса, тюремщика, что у того, возможно, прибавится работы. Лорен снова поднялся к себе, но, вконец разозленный, почувствовал, что не выдержит до конца дня. Он, хлопнув дверью, зашагал по кафельному полу желтого с белым коридора, вышел через стеклянные двери мимо декоративных медных грифонов у входа и направился через Уэст-плэйс к старой городской площади.

Когда-то — по крайней мере остались картинки — на площади, на небольшой изящной белой сцене, по вечерам в пятницу и субботу устраивались концерты различных организаций — «Рыцарей Коламбуса», горняков или старшеклассников. С этой традицией было покончено во время Депрессии, когда Рабочая партия Америки разобрала сцену и вместо нее построила белое гранитное здание Федерал-Билдинг. Такие белые гранитные здания тогда появились повсюду, в то время как высшая школа Рабочей партии заполонила всю республику зданиями из красного кирпича.

Впрочем, кое-какие островки старой площади еще сохранились: оседающие мощеные дорожки, некогда разбегавшиеся во все стороны от старой сцены, каменные пьедесталы памятников, собранных в одном месте, напротив Центральной авеню. Трава на газонах пожухла от засухи, досаждавшей уже четвертое лето подряд и чрезвычайно усилившей опасность лесных пожаров.

Потянуло осенней прохладой, и Лорен вспомнил о длиннохвостых голубях, что собираются на горных равнинах к югу от города, о своем дробовике и собаках — резвясь и нюхая землю, чьи-то псы только что промчались мимо.

Потом его мысли заняли шахтеры, без дела торчавшие в барах. Может, раз уж ему сегодня работать допоздна, лучше сейчас пойти домой и немного вздремнуть?

Над головой старые декоративные городские часы пробили час. Лорен от неожиданности чуть не споткнулся о мемориальную табличку на куске позеленевшей медной руды. Надпись гласила:

НА ЭТОМ МЕСТЕ НАХОДИЛАСЬ ДЕРЕВНЯ EL PUEBLO DE NUESTRA SENORA DE АТОСНА, УНИЧТОЖЕННАЯ В 1824 ГОДУ СВИРЕПЫМИ

КРАСНОКОЖИМИ. Ниже, мелкими буквами значилось: «Женское историческое общество, 1924 г. Годовщина кровавой бойни».

Лорен знал про большой пожар на медном руднике, что устроили апачи. Когда крестьяне бросились спасать деревянные постройки, апачи, перемахнув через глинобитные стены, перебили или увели в рабство всех женщин и детей деревни. Лишившись самого дорогого, вне себя от ярости, почти все мужчины вернулись в Мексику. За исключением тех, что сошли с ума и, как свидетельствует история, до конца жизни бродили в окрестностях, словно медведи-шатуны.

Лорен точно знал: потомки индейцев возражали против формулировки «свирепые краснокожие», но их протесты ни к чему не привели — ужасные картины прошлого еще стояли у всех перед глазами. Кто, как не свирепый дикарь, способен перерезать горло ребенку в его собственной колыбели?