Владимир Данихнов - Поезд

Плечо Ульмана задымилось, он поспешно вытащил из чемодана полный шприц и вкатил в вену пять кубов ядовито-желтой жидкости.

Лена отдернула руку и принюхалась:

— Пахнет нагретым металлом и еще какой-то машинной дрянью. Ты робот, что ли?

— Киборг, — жеманно проговорил Ульман.

— Ладно, я не расистка, — пожала плечами Лена. — Рюмки у тебя есть, Ульман?

— Конечно, — снисходительно улыбнулся старик, бинтуя левое плечо. Вскоре оно совсем перестало дымиться, и Ульман вынул из чемодана три малюсеньких пластиковых стаканчика.

За первой чекушкой последовала вторая, затем третья, и я даже не заметил, когда к нам в отсек заглянули менты, чтобы вернуть Ленке Узи. Но это было, факт, потому что девушка принялась объяснять, как пользоваться пистолетом-пулеметом, и еще она зачем-то макала дуло Узи в водку.

— Ты солдат? — спросил я, опрокидывая очередной стаканчик.

— Угу, — кивнула Лена, закусывая водку курицей. Галантный старичок тем временем подливал ей очередную порцию. За мной ухаживать он, по всей видимости, не собирался, поэтому приходилось действовать самому.

Ленка сказала, прожевывая мясо:

— Я — лейтенант спецотряда «зачистки». Так что вам повезло, ребятки.

Потом она подмигнула мне и добавила:

— Впрочем, не очень. Все равно погибнем.

Ульман понюхал свой стаканчик, залпом опрокинул его содержимое в рот, крякнул, закусил краюхой ржаного хлеба и сказал:

— Здесь я вам возражу, Елена. Почему вы так решили? Далеко не все погибают в поездах.

— А вы часто ездили в поездах, господин Ульман? — поинтересовалась лейтенант.

— Хм… до этого, только на монорельсах. Но это не значит, что…

— Значит-значит.

— Позвольте…

— Позволяю.

— А…

— Теперь нет.

Лицо деда побагровело, он попытался еще что-то сказать, но Ленка захохотала, обняла старика за плечи и сказала:

— Обожаю вас, господин Ульман. Честно, уже полюбила. Как отца. Будете моим папой, профессор?

В этот момент поезд со скрипом, медленно и лениво, словно старый котяра, тронулся с места, и мы подняли наши «рюмки»:

— В добрый путь!

Стукнулись.

— Дзень! — озвучила Лена.

Проглотив водку, я схватил со столика огурчик, запихнул его в рот и сказал:

— А я еду в Новороманов на свидание. К девушке. Чтоб вы знали.

— К девушке? — У Ленки округлились глаза.

Я кивнул, поднес палец к губам и прошептал:

— Тс-с… только никому не говорите. Я познакомился с ней через интернет. И полюбил.

Мысль, что можно влюбиться через Интернет вдруг показалась страшно нелепой, и я захихикал. Ленка толкнула меня в бок и сказала, вытирая выступившую слезинку:

— Идиот! Ничего смешного! Это так романтично… Придурок…

Ульман с серьезным видом кивнул, поднял рюмку и произнес с придыханием, можно даже сказать интимно:

— За любоф-ф-ф-ф!

Еще он сказал:

— По этому поводу есть прекрасный армянский тост…

Не дожидаясь собственно тоста, мы с Ленкой чокнулись и выпили. Ульман обиделся и замолчал.

Лена сказала:

— Теперь мой долг, чтобы ты выжил до конца поездки, Юрка. Мне не удалось спасти свою любовь, но я помогу твоей. Клянусь. Будешь мне, как брат. Я на полном серьезе говорю.

К горлу подступил комок, и чтобы сдержать проклятые слезы я сказал:

— Ребята, я вас люблю! Давайте еще выпьем!

Но в это момент что-то заскрежетало, и Ульман закричал, затыкая уши:

— Смотрите, смотрите!

Скрипели, естественно городские врата. Все было рассчитано до секунды, и наш поезд проскочил раскрывшиеся створки исполинских ворот почти мгновенно. Они тут же стали закрываться, но мы на это не обратили внимания.

Мы прильнули к грязному окну и смотрели на небо. Ульману не хватило места, и старичок проворно вскарабкался на верхнюю полку, стал наблюдать за пейзажем оттуда.

Небо.

Голубое— голубое, чистое-чистое, как если бы вдруг разом сбылись все мои мечты. Поле —зеленое-зеленое, не испорченное пластиком и металлом, и только ближе к горизонту виднеется труба монорельса, по которой путешествуют локальные боги. Да, элита больше защищена от внешнего мира, зато им не увидеть того великолепия, что открылось нам.

— Здорово! — прошептал я.

Ленка сказала:

— А было бы совсем здорово, если б мы ехали в бронированном электровозе, как машинисты.

Я еще некоторое время любовался на небо, которое не закрывал купол, но потом всем стало скучно, и Ульман предложил:

— А может, еще по водочке?

На том и порешили.

Лучи заходящего солнца прорывались сквозь стекло и слепили глаза. Я зевнул, скривился — во рту, словно в пепельнице. Перегнулся, схватил со столика стаканчик, наполнил его густым томатным соком. Проглотил залпом — как водку накануне.

В голове чуть-чуть прояснилось. Даже появились какие-то мысли.

В соседнем «отсеке» плакала женщина. Я спрыгнул с полки, осторожно перешагнул храпевшую на полу Ленку, достал сигарету, подошел к окну. Закурил, наблюдая за пролетающими мимо однообразными серо-зелеными полями. Это сначала они показались мне сказочными, волшебными лужайками — но было это до того, как мы оприходовали несколько чекушек. Вернее, до того, как я проспался. Теперь все представлялось в сером цвете. Жизнь, эта поездка, вагон…

Все, кроме Саши.

Плач женщины в одном из соседних отсеков.

Я аккуратно затушил сигарету о чугунную урну возле окна, прошелся по коридорчику, с независимым видом насвистывая простенькую мелодию.

Темноволосая толстая женщина лет сорока, облаченная в дорогущий серо-зеленый костюм, сидела в позе лотоса на нижней полке и рыдала. Лицо она прикрыла огромными мозолистыми ладонями, сквозь толстые пальцы выглядывал толстый красный нос. С кончика носа то и дело скатывались слезы.

Рядом замерла девочка лет десяти. Скорее всего, японка. На ней был строгий темный костюм: сине-черная блузка и юбка ей в тон, плюс аккуратно выглаженный белый галстучек и стильные сандалики. Прическа модная, «под мальчика». Лицо симпатичное: тонкий нос, узкие, но выразительные голубые глаза, стройная фигурка. Девочка сидела не шелохнувшись, и мне пришло в голову, что это вовсе не живой человек, а манекен.

Еще я подумал, что по закону детям до четырнадцати лет запрещено ездить на обычных поездах.

— Привет, — сказал я.

У странной парочки, похоже, совсем не было вещей, и складывалось впечатление, что их запихнули в вагон перед самым его отбытием. Неожиданно для самой парочки.

— Что-то случилось? — ляпнул я.

— Мама грустит по папе, — не меняя положения, произнесла девочка. Получилось у нее это серьезно, почти как у взрослой.

Женщина заплакала еще горше, подтянула колени к лицу и уткнулась в них носом. Пухлое тело тряслось в рыданиях.