Ежи Жулавский - Победоносец

Великий шерн записывает все важные события. Это ему поручено. Выворотни узнали его по плащу и золотым браслетам, а также по круглому камню — таких камней никому из шернов, кроме Великого, под страхом смерти расписывать красками нельзя.

Марк с удивлением слушал этот рассказ, не без любопытства разглядывая шерна. А потом спросил выворотней, могут ли они объясниться с шерном.

Нузар призадумался.

— Если он что-нибудь захочет сказать цветным лбом, худо-бедно, может, и поймем, — ответил он, — но голос для него ничего не значит, если он никогда не бывал среди людей. Между собой шерны пользуются голосом так, как люди, когда кивают или руками машут, по поводу самых простых вещей, если почему-то не получается смотреть друг дружке на лбы. Так что сказать ему что-то мы вряд ли сможем.

И все-таки Победоносец потребовал, чтобы они спросили у шерна, почему он не убежал вместе с остальными. Нузар оказался не в счет, поскольку не в состоянии был перевести вопрос. Двое других выворотней принялись издавать пронзительные, визгливые звуки, приседая и размахивая руками. Шерн презрительно посмотрел на них и посветил лбом. Выворотни примолкли и сосредоточенно уставились на мелькающие проблески.

— Что он говорит? — нетерпеливо спросил Марк.

— Он говорит, что так ему было угодно, — без особой уверенности ответил Нузар.

— То есть как это? И больше ничего?

— Ничего, хозяин. Говорит, что так ему было угодно. Марк встал и подошел к неподвижно стоящему шерну.

Жуткое лицо первожителя продолжало хранить бесстрастное, слегка презрительное выражение даже при виде великана вдвое выше ростом, чем любой из шернов и людей. Не угадывалось ни малейшего следа страха или замешательства. Разве что искра любопытства промелькнула в глубине четверки тусклых, налитых кровью глаз.

— Скажите ему, — обратился Марк к выворотням. — Он будет жив и свободен, если согласится ответить на мои вопросы.

Выворотни снова принялись завывать, лаять, приседать, размахивать руками и, когда через некоторое время шерн что-то ответил им проблесками, обратили к Победоносцу тупые лица со смущенным выражением.

— Он говорит: если бы ему жизнь была дорога, он ушел бы вместе со всеми. Но он хотел посмотреть…

Выворотень осекся.

— На Победоносца! — торопливо подсказал Нузар.

— Он действительно так сказал?

— Он сказал иначе, но не дерзну…

— Говори!

— Глянуть хотел на глупого жирного пса, — со стеснительной ухмылкой произнес выворотень.

Дальнейшие попытки добиться толку от разговора с шерном так ни к чему и не привели. Казалось, ему было безразлично, что его ждет и как с ним поступят. Ни угрозами, ни обещаниями его не удавалась склонить к ответам на вопросы. Лишь когда Победоносец спросил, о чем написано в каменных книгах, которыми он ведает, шерн гордо усмехнулся и ответил:

— Ступай и прочти.

После этих слов он замолк окончательно, то есть пригасил свой говорящий лоб.

Марк приказал отвести шерна обратно в помещение на башне и выставить у дверей караул. А сам отослал выворотней и Ерета и вышел наружу чуть-чуть подышать свежим морозным воздухом.

Чистое небо искрилось звездами. Снегопад еще на начался, но обильный иней уже покрыл толстым слоем улицы и плоские кровли домов. Освещая путь фонарем, Марк отыскал полуразрушенную лестницу, ведущую к обители шерна, и медленно зашагал наверх. Каменные стены узкой лестничной шахты еще дышали теплом, накопленным в течение жаркого дня, при неверном свете фонаря на них повсюду проступали остатки каких-то рельефов и фресок, не иначе как начавших облезать много столетий тому назад, да так и оставленных гибнуть в небрежении. В том месте, где лестничная площадка образовала подобие низкой округлой ниши, Победоносца заинтересовала странная фреска, составленная из цепочки соприкасающихся кругов. Он поднял фонарь и стал разглядывать выцветшую стенопись.

— Ошибки быть не может, — пробормотал он сам себе. — Однако это очень странно! Очень!

Круги оказались не чем иным, как картами земных полушарий с разных сторон. Рисунок выкрошился, большей части деталей было не различить, но в свое время карты были достаточно подробны. Очертания материков, морей и горных хребтов были обозначены без ошибок, хотя и толстыми линиями. А над цепочкой кругов на фоне черной волнистой полосы угадывался ряд кирпично-желтых зубцов. «Может быть, на цветном языке шернов это означает проклятие ненавистной звезде?» — подумал Марк и зашагал выше.

Десятка через два шагов попалась еще одна такая же ниша с такими же фресками, но намного постарше, почти не различимыми на сером камне. Сомневаться не приходилось: это тоже были изображения Земли, но иного вида, чем привычные для глаза. На одном из кругов можно было разглядеть что-то похожее на Европу, но Средиземное море выглядело узким замкнутым озером, а с севера до самых Карпатских гор в пределы суши врезался морской залив.

Странное чувство возникло. Бесспорно, перед ним была карта отчей планеты в те незапамятные времена, когда, быть может, и людей-то еще не существовало. А глаза шернов уже всматривались в звезду, висящую в черном небе над пустыней.

Мороз пошел по коже. Марк ускорил шаг, чтобы выбраться из этой духоты на верхушку башни.

Когда он оказался на самом верху, на небольшой смотровой площадке, вокруг была непроглядная по-лунному ночь. Город, долина и окружающее горное кольцо тонули в густой тьме, не различить было даже белизны привершинных снегов. Только в южной стороне над зубчатым черным гребнем едва брезжило серебристое свечение, и Победоносец понял, что это свет далекой Земли, прячущейся под самой чертой горизонта.

И, охваченный беспредельной тоской, простер к ней руки. И утешился мыслью о том, что недалек гот долгий по-лунному день, когда он в своей сверкающей машине ринется туда, домой, через небесные бездны, безо всякого сожаления навсегда покинув этот чуждый и жестокий мир.

Солнце еще пряталось за круговой горной стеной, только западные вершины кое-где розовели на золотом свету, когда Марк вместе с Еретом и несколькими старшими командирами отправился осматривать взятый город.

Марк был рад, что наконец настало утро. Уж слишком длинна и угрюма была эта ночь. Тяжкие мысли, словно зловещие птицы, устроились в изголовье постели, только и дожидаясь, когда он очнется после короткого и мучительного сна, чтобы навалиться всей стаей. В часы бодрствования при свете костерка, разложенного на каменном полу, все достигнутое, особенно последняя «победа», представало в удивительно мрачном свете. Становилось ясно, что он позволил вовлечь себя в безумное и, увы, безрезультатное предприятие. Захватил город и догадывался, что с минуту на минуту окажется в нем, как в тюрьме. А стоило задремать — вдруг мерещилось ночное нападение, и Марк срывался с ложа, выбегал на мороз проверить, на посту ли караулы, не мерцают ли над головами светящиеся лбы подбирающихся шернов. Но вокруг царили тишина и покой. Не иначе как шерны не пожелали рискнуть и положиться на военное счастье в ночном бою. А может быть, их пугал мороз, может быть, они копили силы, оправляясь от разгрома. Так или иначе, а спокойного сна завоевателей ничто не тревожило. И Марк возвращался к себе, присаживался у огня и, глядя на пламя, силился составить хоть какой-нибудь план дальнейших действий, развеять мыслью мрак безнадежности, осадивший со всех сторон. Но куда бы он ни направлял мысль, всюду оказывался какой-нибудь изначально неодолимый тупик, явная невозможность прийти к выводам, имеющим хотя бы видимость осмысленности.