Ежи Жулавский - Древняя Земля

Город выглядел как обычно. Лишь кое-где можно было увидеть запертый магазин, разбитое окно, вышибленную дверь; на некоторых стенах заметны были щербины, словно от пуль, а вдали вроде бы стоял дом, то ли разрушенный, то ли сгоревший в пожаре. И это все. По улице, как прежде, шли люди; ну, может, их было чуть поменьше, однако их вид и поведение отнюдь не свидетельствовали о каких-либо чрезвычайных событиях.

Возле дома как живой символ нерушимого порядка стояли два полицейских.

Один из них мгновенно обернулся на легкий стук двери, закрывшейся за Матаретом, и схватился за висящий на боку револьвер.

— Что ты там потерял? — рявкнул он.

Матарет перепугался.

— Я там прятался… — оробело попытался он объяснить.

Тем временем подошел второй полицейский. Он внимательно взглянул на Матарета и вполголоса бросил своему напарнику:

— Его превосходительство…

— Нет, — возразил тот. — Его превосходительство Рода не лысый. Я его видел. Это, должно, его спутник или слуга, с которым его превосходительство прилетел с Луны.

Он подошел к Матарету.

— В этот дом входить запрещено, — объявил он.

— Да ведь я там был…

— Это ничего не значит. А верней сказать, тем хуже. Кто знает, милейший, не сообщник ли ты…

— Надо ему надеть наручники, — предложил второй полицейский.

— Правильно, — согласился первый, — и отвести в участок или прямиком к его превосходительству.

Поскольку наручники оказались велики для тонких рук Матарета, их связали веревкой и так повели. Он не сопротивлялся и не задавал никаких вопросов. Его охватила страшная слабость, в глазах было темно, он еле передвигал ноги. Полицейские обратили внимание, что он едва идет, поэтому на углу посадили в автомобиль и привезли к роскошному дому, на который Матарет в своих блужданиях по городу как-то не обращал ни разу внимания.

Там его препроводили в большую приемную, где он просидел, наверное, с час, прежде чем распахнулись двери. Служитель в ливрее призвал Матарета на аудиенцию к его превосходительству.

Матарет неверным шагом вошел в кабинет и — онемел. В комнате, обставленной с безумной роскошью, за письменным столом сидел в пышном мундире учитель Рода.

— Ты… Это ты? — с трудом выдавил Матарет. Рода нахмурил брови.

— Ко мне положено обращаться «ваше превосходительство», прошу не забывать!

После чего, отпустив небрежным кивком служителя, Рода велел Матарету приблизиться и позволил сесть.

— Где ты скрывался? — суровым голосом осведомился он.

— Слушай, я есть хочу, — взмолился Матарет. — Дай мне поесть и попить.

Его превосходительство милостиво позволил Матарету заморить червячка, и когда тот, несколько подкрепив силы, возвратился, благосклонно принял его и с первых же слов пообещал взять к себе на службу, если только Матарет будет его слушаться.

Матарет смотрел на бывшего главу Братства Истины и сотоварища земных невзгод с изумлением, граничащим с недоверием. Он действительно не верил собственным глазам и ушам и никак не мог взять в толк, серьезно говорит Рода или смеется над ним.

— Но расскажи, что произошло, — пробормотал он наконец.

— Я уже тебе сказал, что ношу титул «превосходительство».

— Как? Каким образом?

— Я спас мир.

— Что?

— Спас общественный порядок.

— Ничего не понимаю.

— Естественно. Ты всегда был тупицей. Если бы не я, этого города уже не было бы.

— Значит, революция…

— Подавлена! Подавлена с помощью крохотной машинки, которую я героически, рискуя жизнью, вынес из дома этого проклятого Яцека.

— Как это произошло?

В Роде вновь пробудился оратор. Он забыл о новом своем сане, вскочил по приобретенной на Земле привычке на стул и принялся оживленно рассказывать, размахивая руками:

— Да! Да! Я ведь умен, и еще как! У нашего драгоценного покровителя я украл, а правильней будет сказать, отнял дьявольскую машину, которой он мог взорвать весь мир! Я унес ее, укрыв вот тут, на груди, и чувствовал, что несу судьбу Земли — ты понимаешь? — судьбу Земли, которая была праматерью и для нас, жителей Луны! Сердце у меня готово было выскочить из грудной клетки: видимо, Бог направил меня сюда, чтобы я спас род человеческий…

Рода на миг умолк, вероятно, сообразив, что слова о праматери-Земле в его устах могут показаться Матарету несколько странными, поскольку тот издавна привык слышать от него мнения совершенно противоположного свойства. Но, нисколько не смутившись, он продолжал:

— Впрочем, суть не в этом. Ты ведь все равно не поймешь. А машину эту всем хотелось заполучить. Я мог отнести ее Грабецу и сперва так и собирался поступить.

— Ну и что ты сделал?

— Погоди, не торопись. Грабецу я написал только, что машина похищена, чтобы в случае чего он думал, будто у меня ее отняли силой. Можно, конечно, было передать ее Юзве или возвратить за вознаграждение Яцеку, как владельцу, представив дело так, будто я вырвал ее у врагов…

— Так что же ты сделал?

— Ишь, как тебе не терпится! Я сделал самое лучшее, что можно было придумать в таких обстоятельствах. Ты ведь знаешь: я всегда с большим почтением относился к законной власти.

Матарет рассмеялся.

— Да, это так, и поводов для смеха я тут не вижу. Я уважаю власть. И потому по зрелом размышлении я обратился к представителям правительства.

— И они с помощью этой машины…

Рода широко улыбнулся.

— Да, с помощью этой машины.

— Уничтожили, перебили противников?

— Нет, нет, до такой жестокости правительство не дошло. Впрочем…

Рода соскочил со стула и тихо, почти шепотом сообщил на ухо Матарету:

— Впрочем, скажу тебе всю правду, потому как доверяю тебе: из этой дурацкой машины вообще нельзя стрелять.

— То есть как?

— Да очень просто: нельзя и все. Видно, в аппарате, который я принес, чего-то не хватало. А когда двери лаборатории Яцека взломали, чтобы взять недостающее, оказалось, что перед своим внезапным исчезновением он все уничтожил.

— И что же?

— А ничего.

— Не понимаю.

— Потому что ты глуп, как пробка. Ведь о том, что машина ни на что не способна, не знает никто, кроме правительства и меня. А все остальные уже давно слышали, что Яцек обладает страшным оружием. И когда разошелся слух, что смертоносный аппарат в руках властей, этого оказалось достаточно.

— А, понятно..

— Ну наконец-то. Об этом тотчас же объявили и подсоединили все провода телеграфной сети к этому безобидному ящичку. Правительство заявило: уж коль мы должны погибнуть в революции, то пусть же с нами погибнет весь мир! Первыми струсили ученые. Потом настала очередь рабочих и всей этой черни, которой стало жаль ясного солнышка…

— А Грабец? А Юзва? А еще множество других?

— Грабец по приказанию правительства повешен. Юзву убили его же сообщники, так как он не хотел сдаваться, предпочитая чтобы весь мир был взорван к чертям, а им, напротив, очень хотелось жить.