Марта Уэллс - Город костей

— Кроме тебя.

— Нет, и я догадался не сразу. — Взгляд Констанса был, казалось, обращен куда-то внутрь. — Видения и сгустки ярости, которые мы называем призраками и духами воздуха, — это фантомы Обитателей, брошенных в этом мире, чье сознание воспалилось, когда Врата захлопнулись, или которые медленно деградировали и потеряли свою Силу за те века, когда уже не было искусных магов, способных услышать их вопли. И когда этот Обитатель прибыл, такой слабый и ничтожный, утративший почти всю свою энергию, даже тогда это было подобно грозе над Пеклом. Он пробовал заговорить своим настоящим голосом со мной и еще с одним человеком… — Констанс покачал головой, как бы сожалея о чем-то. — Это была полностью моя вина. Он был моим другом, и я уговорил его помочь мне в поисках этого существа. К несчастью для моего друга, мы эту тварь отыскали. Я слушал его достаточно долго, чтобы понять, чего он хочет. А мой друг слушал его чуть больше, чем следовало. Мне пришлось его убить. — Констанс нахмурился. — Если приходится убивать друзей, то это надо делать быстро, внезапно. Это самое малое, что ты обязан для них сделать. Друг внес большой вклад в мои усилия остановить эту тварь; она несет и часть ответственности за его смерть. — Глаза Констанса остановились на чаше, наполненной обломками костей.

Хет проследил этот взгляд и искоса взглянул в сторону, чтобы убедиться, есть ли у него возможность прыгнуть к двери.

— Я не знаю, где находится Риатен, — продолжал Констанс. — Мне известно, что он намерен открыть Врата Запада, но я не знаю, как и где он это сделает. Подозреваю, но наверняка не знаю. И только ты можешь мне это сказать.

Хет тяжело перевел дух. Вот они и подошли к этой черте.

Надо было помнить, что Констанс все еще безумен. Может быть, его безумие не столь опасно, как это думают многие, а для Электора и совсем не опасно, но все равно он безумен. Если вы ощущаете, что нечто странное и смертельно опасное приближается к вам, но никто другой не верит этому, и если это ощущение тянется буквально годами, а это как-его-там-звать подбирается к вам медленно и неуклонно… «Магия делает вот что — она открывает наш ум для постижения мира, — говорила ему давным-давно Илин, — но иногда этот мир оказывается совсем непохожим на наше представление о нем…»

«Возможно, Констанс лжет, — говорил ему разум. — И ты собираешься заглотить его крючок только потому, что он просит тебя об этом столь вежливо?» Но ведь все так хорошо соответствует тому, в чем Хет уверен. У него не было причин доверять этому человеку. Но ведь не было и никого другого, кому можно было бы довериться!

И не может он стоять тут и сомневаться вечно. Хет поднял глаза и сказал:

— Останец на равнине Солончаков.

Впервые Констанс заколебался. Глядя прямо в глаза Хету, он прошептал:

— Но ведь я там был. И не ощутил ничего. Ты уверен?

— Я уверен. — И это было единственное, в чем он был действительно уверен.

— Хорошо.

Наступила пауза, и Хет ждал, понимая, что последний жребий брошен и теперь ему уже ничто не поможет. Затем Констанс позвал:

— Эсторим!

Молодой Хранитель, тот самый, что стоял позади патрициев, когда они выходили, ступил вперед. Хет даже не вспомнил, что он тоже был в комнате.

— Эсторим, — повторил Констанс. — Проводи нашего гостя.

Илин снились сны. В своих грезах она видела себя лежащей на полу в центральном зале Останца с полузакрытыми глазами и с такими отяжелевшими членами, что она не могла даже пошевелиться. Была ночь, где-то горел огонь. Она слышала его, обоняла его, хотя он был так далеко, что жар костра никак не ощущался. Пол казался шершавым от песка, он царапал ей щеку; на стенах плясали тени. Хотя круг зрения Илин был ограничен, она знала (тем знанием, которое приходит во сне), что это Останец на равнине Солончаков, тот самый, куда она ездила вместе с Хетом. Но во сне Илин видела вовсе не то время, которое она провела здесь тогда. Все было какое-то иное.

Сейчас на ее чувства Хранителя Останец производил совсем иное впечатление. Теперь он не был голым, пустым и выжидающим. Что-то пришло откуда-то и поселилось в нем.

Другой странной особенностью было то, что Илин могла слышать… или почти слышать… голоса. Тихие, музыкальные голоса, вроде флейт и свирелей, говорящие друг с другом. Иногда один голос, иногда несколько, иногда сотни. Илин не удавалось разобрать слова, ибо их заглушал один басовитый громкий голос. Этот одинокий голос выводил одну и ту же ноту и казался таким огромным, как пустыня и необъятное небо над ней, вместе взятые. Именно он-то и мешал Илин разобрать то, о чем пытались ей поведать другие голоса. А она знала — знанием, которое приходит к тем кто спит, — что этот одинокий голос — голос самого Останца, а возможно, и всех других Останцов. И еще знала Илин, что, если этот голос собьется и она услышит то, что говорят ей другие голоса, обязательно случится нечто ужасное. И еще она знала: эти голоса исходят из того места, где сконцентрирована огромная Сила, из того места, куда ты посылаешь себя, чтобы увидеть внутренность замков, будущее, чужие мысли… И что все это происходит не в умах тренированных Хранителей, как думают они, а совсем-совсем в другом месте.

А именно там, где возможно все. «Как это заманчиво», — шепнула Илин, и как только мысль стала словом на ее губах, она поняла: это не сон. И тут голос сбился.

Илин села прямо, закрыв уши ладонями, из ее горла вырвался крик. Но крик тут же перешел в приступ кашля — горло оказалось пересохшим.

К тому времени, когда Илин вернула себе способность дышать, все голоса исчезли. Девушка тупо оглядела зал Останца, стараясь понять, как она здесь оказалась. Была ночь, и где-то горел маленький костерок, но не в том углубления в полу, как это бывало раньше, а ближе ко входу, ведущему на пандус. Неподалеку от костра валялись дорожные сумы и стоял глиняный кувшин с водой. Блок, закрывавший вход, был опущен и надежно отгораживал зал от Пекла.

Илин не имела представления о том, сколько она пробыла без сознания; тело ее было налито свинцовой тяжестью, а глотка горела так, будто была заткнута шершавым кляпом. Илин плашмя уронила руки на пыльные плиты пола. Он показался ей утешительно теплым и прочным. Она подумала: он реален. А все остальное, должно быть, было сном. Все, что она могла слышать, было лишь иллюзиями, рожденными безмолвием этого уединенного места.

Она закрыла глаза и сделала попытку распространить свои чувства за привычные им пределы. Где-то в дальней дали, как будто отделенной от нее глубочайшим ущельем, тяжелый бас тянул одну и ту же ноту.

Илин вздрогнула, снова оглядела зал, убеждая себя, что она тут одна. Все казалось реальным, но ее сонный мозг мог слышать этот голос куда яснее, чем пробудившийся. Теперь, когда она знала, к чему следует прислушиваться, она могла различить даже эхо басового голоса — где-то на самой границе восприятия. Все это могло означать лишь одно — другие голоса тоже реальны, но сейчас она не в состоянии их уловить. Почему-то это ее очень радовало.