Филип Фармер - Грех межзвездный

– Было бы время – сам починил бы, – сказал он. И понюхал пижаму. – Сигмен великий! Это же сколько у нас чистка не работает?

– С твоего отъезда, – сказала она.

– Ну, и пот вонючий у этого Олафа! – сказал он. – Будто он постоянно насмерть запуган. И не диво. Старикан Ольвегссен меня стращает так, что ого-го!

Мэри залилась краской.

– Только и знаю, что молюсь, чтобы ты перестал говорить непристойности, – сказала она. – Когда ты наконец оставишь эту привычку и поймешь, что впадаешь в антиистиннизм? Разве не знаешь, что…

– Знаю, – даже не дослушал он. – Каждый раз, когда я произношу имя Впередника всуе, я тем самым чуть оттягиваю благой Конец времен. Ну, и что?

Мэри попятилась, так громко он это сказал, да еще с издевочкой.

– Как то есть «ну, и что»? – ушам не веря, отозвалась она. – Хэл, но ты же не взаправду…

– Ясно, что не взаправду, – сказал он со вздохом. – Конечно, не взаправду. Разве можно? Просто ум за разум заходит от твоих постоянных упреков.

– Впередник говорил: «Не проходи мимо. Непременно укажи брату своему на его антиистиннизм».

– Я тебе не брат. Я тебе муж, – сказал он. – Хоть уже миллион раз и нынче все отдал бы, только бы перестать им быть!

И где та назидательность, где неприступность? Глаза у Мэри налились слезами, губы задрожали, подбородок затрясся.

– Ради Сигмена! – сказал он. – Только не реви.

– А что же мне остается делать, если мой собственный муж, плоть моя, кровь моя, соединенная со мной Госуцерквством истиннизма, осыпает меня проклятиями? Меня, ни в чем не повинную!

– Ни в чем. Кроме того, что норовишь подставить меня АХ'у при каждом перепавшем случае, – сказал он, отвернулся и взялся за расстановку откидной кровати.

– Наверняка все постельное белье провоняло Олафом и его бабищей жирной, – сказал он.

Подхватил простыню, нюхнул и чуть на стену не полез. Сорвал простыни, сорвал наволочки, швырнул на пол. И свою пижаму следом.

– На ВМ! В чем есть, в том и залягу. Жена называется! Почему соседей не попросила, чтобы они в свою чистку сунули?

– Сам знаешь, почему, – сказала она. – Денег нет им платить за их чистку. Была бы у тебя СН неприглядней – могли бы себе позволить.

– Откуда ей быть неприглядней, когда ты стучишь АХ'у, стоит мне хоть на вот полстолечко проштрафиться?

– Нашел виноватую! – гневно сказала она. – Хороша бы я была сигменитка, если бы врала доброму авве и говорила, что ты заслуживаешь лучшей СН! Я жить не смогла бы, зная, что на мне такой антиистиннизм в глазах у Впередника! Чуть к АХ'у войдешь, Сигмен со стены так смотрит, что внутри все горит, он каждую мысль мою читает. Ни за что! А тебе стыд и позор меня на это подбивать!

– Иди ты на ВМ! – сказал он. И пошел в то самое.

Там в тесноте разделся и влез под душ на все положенные тридцать секунд. Повернулся под обдув и стоял, пока не обсох. Потом так взялся чистить зубы, будто норовил выскоблить каждое не то словечко, которое ляпнул. Как всегда, накатила стыдуха за все, что наговорил. А следом и страх: ох, и расколется перед АХ'ом Мэри, ох, и расколется после он сам, ох, и заварится потом! Не исключено, что выведут такую СН, что вообще каюк. Бюджетец, и так-то тощенький, вовсе лопнет. И придется лезть в долги, как никогда не лез, не говоря уже о том, что ВМ ему будет, а не повышение при ближайшей переаттестации.

С тем оделся и вышел из того самого. Чуть Мэри с ног не сбил по ее пути туда. Увидев, что он одет, как на выход, она остановилась и сказала:

– Ах вот оно что, вот почему ты белье на пол побросал! Хэл, не смей даже думать!

– Еще как посмею! – сказал он. – Не стану спать в Олафовом поту!

– Хэл, прошу тебя, – сказала она. – Не произноси больше этого слова. Ты же знаешь, я не выношу пошлостей.

– Извини, пожалуйста, – сказал он. – Хоть по-исландски заставь меня это дело называть, хоть по-еврейски, а на любом языке смысл все равно один: мерзкое человеческое выделение, то есть пот.

Мэри заткнула уши пальцами, опрометью кинулась в то самое, да еще и дверью за собой грохнула.

Он вытянулся на тощем матрасишке и закрыл локтем глаза от света. Через пять минут услышал, как дверь открылась (пора бы петли смазать, так даже смазочку прикупить ни у них, ни у семейства Олафа Маркониса свободных денег нет). А если его СН завалится, Марконисы того гляди подадут на переезд в другую пука. И если им подыщут, тогда запросто могут подселить на пересменку какую-нибудь в упор несносную парочку, не приведи, из только-только выскочивших в спецы высшего разряда.

«Ох, Сигмен! – подумалось. – На кой мне не в радость то, что есть? На кой мне никак не приладиться к порядку вещей? На кой мне навязано столько от Обратника? Подсказал бы ты мне!»

А тут и Мэри опять подала голос, мостясь в кровати рядом с ним.

– Хэл, ты зря нацелился на этот небуверняк.

– Какой еще небуверняк? – сказал он, хотя отлично знал, о чем речь.

– Сон в дневной одежде.

– А что, нельзя?

– Хэл, ты же прекрасно знаешь, что нельзя, – , сказала она.

– Знать не знаю, – ответил он, убрал локоть с глаз и – и оказался в полнейшей темноте. Мэри, как предписано, ложась в постель, выключила свет.

«Ее тело, если без рубашки, на свету луны или лампы, наверное, само чуть светилось бы, – пришла мысль. – Но я же никогда его не видел, даже наполовину без рубашки не видел. Вообще женского тела не видел, кроме как на картинке, которую тот мужичок в Берлине из-под полы показывал. Я глянул, как голодный, но так страшно стало, что я ноги в руки и драпать. Так и не знаю, поймали его потом вскорости аззиты или нет, и что у них навешивают за такой жуткий антиистиннизм».

Жуткий. Однако картинка так и маячила перед глазами, как живая, словно он опять средь бела дня в Берлине. И, как живой, маячил тот мужичок, что предлагал купить. Высокий, молодой, симпатичный, блондин, плечища – во! По-исландски говорил, но с берлинским выговором.

Чуть светящаяся плоть…

Несколько минут Мэри лежала молча, только ее дыхание доносилось. И наконец подала голос:

– Хэл, разве мало ты натворил, домой вернувшись? Или мне еще кое о чем придется АХ'у заявлять?

– О чем «еще кое о чем»? – спросил он свирепо. Однако усмехнулся, потому что решил: пусть она не темнит, пусть выступит и выскажется без уклончивостей. Ну, не то чтобы вовсе без уклончивостей, а насколько это для нее возможно, лишь бы поближе к сути.

– О том самом, которое с тебя приходится, – донесся шепот.

– Что ты имеешь в виду?

– Сам знаешь.

– Ничего я не знаю.

– В ночь перед отъездом ты сказал, что устал. Это не отговорка, но я АХ'у ни слова не сказала, потому что норму за неделю ты выполнил. Но теперь тебя две недели не было, и стало быть…

– Норму за неделю! – рявкнул он, приподнявшись на локте. – Норму за неделю! Вот что у тебя на уме, а?