Максимилиана Моррель - Код любви

Уже через полчаса сижу на высоком стуле у стойки бара. Нога на ногу. И помахиваю блестящей туфелькой в такт музыке. Музыканты, похоже, здешние. Отлично играют. И все же эффект не тот, чувствую себя конфеткой в ярком фантике. Надеюсь, это восхищение – дань и моему таланту! Впрочем, на приезжую компанию смотрят также заинтересованно. Трое молодых парней и четыре девушки явно навеселе. А между столиками танцует (да как танцует!) совсем еще девочка. Местная. Какая грация! Она может выступать в лучшем шоу на Бродвее. Неужели застрянет в Дак-Сити?

– Тикси, ей ведь не больше шестнадцати! Родители разрешают ей выступать здесь? Неужели ваш закон гостеприимства заходит так далеко? Посмотри на этих ребят, как бы не было неприятностей.

– За Тори можно не беспокоиться, – удивительно, с какой нежностью он на нее посмотрел. – А парням ничто не угрожает, закон не позволит.

– Все время слышу про какой-то закон. У вас свой, особенный?

– Есть законы, которые распространяются только на избранных, а в остальном мы живем согласно Конституции.

– Законы не могут быть для избранных, мы все граждане одной страны.

– Считайте, что это необходимое дополнение к общепринятым нормам.

– А поконкретнее?

Тикси ухмыльнулся:

– Не убий, не укради…

Я засмеялась. Как все просто! Передо мной неожиданно вырос Клайф:

– Может, потанцуем, Гленда?

Почему бы и нет? А руки-то какие холодные! Ого! Вот это объятия! Поосторожнее, ты сломаешь мне ребра!

– Не надо наклоняться так близко, Клайф.

– Ты так вкусно пахнешь, не могу удержаться. А ты знаешь, Гленда, что у тебя со дня на день начнутся месячные?

Ну, это уж чересчур. Отвали! Да отпусти же ты меня наконец! Такое впечатление, что пытаюсь сдвинуть с места скалу.

От неожиданности даже вздрогнула. Слава Богу, – Морис! Такого угрожающего шипения не услышишь даже в серпентарии. Вот это оскал! Железные тиски рук разомкнулись сразу. Голос Клайфа:

– Эта женщина – моя!

Борьба двух взглядов. Смертельная… Итог известен заранее: Клайф отступает с мерзким шипением.

– Морис, что это за странный шипящий диалект? Язык масонов?

Я нервничаю.

– Где вы слышали, чтобы масоны шипели?

– Ну я-то их вообще не видела.

– Надеюсь, вы не желаете сейчас прослушать лекцию о тайных обществах?

– Лекцию? Не думаю. Но здесь какая-то тайна, и я хочу ее узнать.

– А вина хотите?

– Хочу.

Подходим к одному из столиков. Сидящие мгновенно вскакивают, уступая нам места. Странно.

– Наконец-то мы можем поговорить, Морис. Расскажите о себе.

– Да рассказывать-то особенно нечего или очень много.

Как знать!

– Пусть будет много.

– Тогда начнем с момента моего рождения. – На лице улыбка, полная загадки и насмешки. – Я родился в тысяча восемьсот двадцать первом году, в Атланте, штат Джорджия. Продолжать?

Киваю: продолжай, продолжай!

– Мой отец был сыном богатого плантатора, а родители матери с Западного побережья. Я был шестым ребенком и единственным, кто выжил. Родители погибли здесь, в Дак-Сити, когда я был в Европе. Затем полицейская академия, должность помощника шерифа и очаровательная женщина напротив за столиком.

Нет, Морис, не все, есть еще что-то, о чем ты не хочешь мне говорить.

– Или не могу.

Или не можешь.

– Извините, вы просили не копаться в вашей голове.

– Неужели это так просто – залезть в чьи-то мысли?

– Все гораздо сложнее, мисс О'Коннол, и гораздо проще, чем вы можете себе представить. – Зовите меня Гленда, Морис.

Кивнул, а я улыбнулась. По-моему, мы можем даже не разговаривать. Я буду думать, он – понимать и кивать в ответ. До чего же он красив, когда смеется!

– Еще раз извините, Гленда, это получается непроизвольно. Если хотите, чтобы я вас не слышал, думайте шепотом.

– Я лучше буду говорить. У меня плохо получается читать ваши мысли, вернее, совсем никак.

Ты куда?.. Сюртук сшит под старину. Дорогое удовольствие для простого копа. А простого ли? На вид лет двадцать семь, с натяжкой – тридцать. Речь хорошо поставлена. Образован. Явно, полицейской академией не ограничилось. Упомянул о Европе… Итон? А может быть, Сорбонна? Какая стать! Голову держит как царственная особа. Ни дать ни взять – принц крови. В такой дыре! Ну, конечно, мы же собирались пить вино!

– Так кто же вы, Морис Балантен? Где вы учились? В Англии? Во Франции? Тогда почему полицейский? Здесь? Из-за родителей? Их убили? – Взгляд серьезный, внимательный. —

Я не хочу лезть к вам в душу, Морис. Но вы мне интересны. Даю слово, что не воспользуюсь вашей откровенностью.

Усмешка, достойная самого дьявола. Сколько в этом человеке всего намешано!

– Я к вам в мысли. Вы ко мне в душу. А что это такое – душа? Если человека разрубить пополам, то можно увидеть, как эта самая субстанция выпорхнет оттуда. А как тогда быть с выражением «бездушный человек»? Сотни умов уже века мучаются над этим вопросом, но так и не пришли к логическому умозаключению. Человечество продолжает из поколения в поколение произносить одну и ту же банальную фразу: «Как у меня болит душа!». У вас когда-нибудь болела душа, Гленда? Уверен, вы можете даже показать, не задумываясь, где она находится. Но у вас-то точно не в пятках! Я смеюсь, потому что меня всегда забавляло, как суетливы люди, как они мелочны. Непостоянны, лживы и чаще всего перед самими собой. Они бесконечно мучаются от тоски, ненависти, отчаяния. Бессмысленно прожигают свою жизнь или то, что они называют жизнью. А потом наступает пустота. И последний, уже почти неосознанный порыв, вопль, призыв, мольба, страх. Неужели все? Так быстро? Конец. Что же дальше? А дальше уже не будет. В чем же смысл? Но каждый знает, что, если бы ему дали возможность начать все сначала, он непременно бы все изменил, исправил, нашел ответы на вопросы. Построил… Посадил… Родил… Научился бы и научил, пришел бы и поддержал, не прошел бы мимо и помог. Да вот незадача – второго шанса нет и не будет. Vanitas vanitatum et omnia vanitas [1]. Времена порождают великие умы, но и они не вечны, и величайшая беда в том, что в каждую следующую секунду вы – л ю д и – уничтожаете то, что создали в предыдущую. Так исчезает день за днем, а вы живете, кое-как довольствуясь случайным, и не создаете ничего долговечного. Quod erat demonstatum et omnia vanitas. [2]

– Мне нравится вас слушать, Морис. Отличные философские рассуждения! Чувствую, что я вам явно проигрываю в логике. Мы с вами почти ровесники, – что это еще за усмешка? – но в вас чувствуется больше обреченности. И откуда у меня такое впечатление, что вам известно больше, чем мне? Конечно, мы совершенно разные. По-моему, важнее всего оставаться самими собой в любой ситуации. Но на то мы и люди, чтобы совершать ошибки, исправлять и делать новые. Душа… Возможно, ее кто-то глубоко прячет. Кто-то сам отказывается сострадать, сопереживать, а другие вкладывают эту самую душу в дело своей жизни. Знаете, где моя душа? Не здесь, в груди, она – в моем любимом сынишке. Вот главное дело моей жизни. А книги, которые я написала, наполнены моей фантазией, историями и приключениями, которые никогда не сбудутся. Наша жизнь – штука весьма условная, никто не знает, что будет дальше, но надо попытаться оставить часть своей души здесь, на земле. И неважно, кто и как это сможет выразить. Вырастить сад, открыть новую формулу, сделать революцию в моде. Любить кого-нибудь так, чтобы это было достойно пера нового Шекспира. Сколько дел в жизни у мыслящего человека! А сама жизнь коротка, отсюда и суетность людская. Желание успеть хоть что-нибудь. А также думать не только о душе, но еще и о бренном теле, за здоровьем которого надо следить. Питать его, греть на солнышке.