Павел Амнуэль - Час урагана. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 5

– Конечно.

– Тогда почему же вы… – я не знал, как точнее сформулировать, чтобы не обидеть.

– Мы это давно обсуждали, – грустно сказала тетя Женя и отвернулась к окну. – Давно. Еще в… кажется, в конце восьмидесятых.

– И тогда Николай Генрихович уже говорил о…

– Живой атмосфере? Конечно. Химический состав воздуха четыре миллиарда лет назад был очень близок к составу межзвездной среды. А плотность гораздо больше – в сотни миллиардов раз больше, чем в пространстве. Но все равно в атмосфере живые молекулы возникнуть не могли, а в облаках – да, потому что облака освещались голубыми гигантами с нужным распределением облучающих фотонов, а Солнце – желтый карлик, и его энергии недостаточно.

– Ага, – я щелкнул пальцами от нетерпения, хотелось самому закончить рассуждение, убедиться, что я был прав. – В земной атмосфере сама по себе жизнь появиться не могла, но достаточно было небольшому числу молекул из межзвездного пространства попасть в готовую для оплодотворения среду… минимальное воздействие, да? Как катализатор в химической реакции…

– Это и был катализатор, – пробормотала тетя Женя. – Без всяких «как».

– Ну да, ну да, я в химии ничего не понимаю… В общем, вся атмосфера Земли миллиарда четыре лет назад стала живой, верно? Огромная, по сравнению с межзвездными облаками, плотность. Очень быстрое распространение живых молекул. Сто миллионов лет – для них ерунда, не время. Может, это заняло миллиард лет или даже два.

– Больше, наверно, – сказала тетя Женя.

– И что же это было? – у меня разыгралась фантазия, я представил, как над покрытой вулканами Землей несутся багровые тучи, и ветры дуют, как хочется этому огромному, единственному, невидимому существу. Океан лемовского Соляриса, только не жидкий, а газообразный, и такой же, видимо, по-своему, мудрый, способный осознать себя.

– Солярис, – сказал я.

Тетя Женя кивнула.

– Да, похоже.

– Николай Генрихович читал Лема?

Тетя Женя покачала головой.

– Разве что в тайне от меня, – сказала она. – Дома у нас, конечно, есть Лем, в семидесятых выходила книжка в издательстве «Мир», там было два романа – «Солярис» и «Эдем». Не помню уже, где я купила. В магазинах фантастику было не достать… Кажется, в институте на какой-то конференции в фойе продавали. Не помню. Когда Коля сказал о разумной атмосфере, я ему сказала: «Прочитай «Солярис». Он поглядел на обложку, что-то ему не понравилось, и он читать не стал. «Там о чем? – он спросил. – О физико-химических свойствах или о мучениях главного героя, который не может решить семейные проблемы?» «В основном, о мучениях героя, конечно, – сказала я, – это же художественная литература». «Да ну», – сказал Коля и поставил книжку на место.

– Так и не прочитал? – удивился я. – За столько лет?

– Не прочитал. А в кино мы ходили. Был фестиваль фильмов Тарковского, уже после его смерти, кажется, в «Октябре». Или в «России», не помню. И я Колю вытащила.

– Конечно, ему не понравилось, – буркнул я.

– Нет. Особенно когда в ведре с краской изображали океан. Коля начал смеяться так громко, что я с ним прямо в зале поругалась… Нет, не понравилось.

– Почему, – сказал я, – Николай Генрихович это не опубликовал? Не в научном журнале. Есть популярные – «Знание-сила», например.

– Ну да, – иронически сказала тетя Женя. – Серьезный ученый публикует в несерьезном журнале свои бредовые… Кстати, не думаю, что там взяли бы. Для них важнее всего авторитеты. А Коля – авторитет в космологии. В космогонии – нет. Это все равно, как если бы он написал фантастику.

– Ну и написал бы! – воскликнул я. – Разве известные ученые не писали фантастику? Обручев, «Плутония», до сих пор помню. А сам Ефремов! Азимов, опять же. Хойл! Хойл был известным астрофизиком, я читал его «Черное облако» и «Андромеду» – классно написано, и идеи такие…

– Фантастические, – перебила меня тетя Женя. – Фантастические – ты это хотел сказать? В «Плутонии» идея совсем не научная. Ефремов… не помню, он, кажется, только один или два рассказа написал вполне научные, а остальное – фантастика, как не бывает, читать интересно, но никто не скажет, что анамезон действительно может быть топливом для звездолетов. Хойл… Разумное межзвездное облако, очень близкая идея, ты прав, но этот роман как-то прошел мимо меня… А мимо Коли – подавно. Хойл мог себе позволить… К тому же, Хойл не относился к этой идее серьезно. Игра ума. А у Коли это… Он уверен был… в середине восьмидесятых точно был уверен, что так все и происходило на самом деле. Четыре миллиарда лет назад у Земли была плотная и разумная атмосфера. И ветры дули, как надо. И вулканы взрывались, потому что это надо было ей. Из вулканов поступали нужные ей для физиологии газы…

– В школе, – сказал я, – фантастику я читал запоем. Время тогда было… как лучше сказать? Переходное. Новая фантастика еще не появилась, а старую уже не издавали. Я брал в библиотеке. Вспомнил сейчас Ефремова – «Сердце Змеи». Фторные люди. Кислород для фторных организмов – гибель. И если четыре миллиарда лет назад атмосфера Земли стала разумной, как океан Соляриса, самым важным для нее было поддержание химического баланса, верно? Кислород для нее – как для нас отравление угарным газом. Я пытаюсь представить… Вулканы, да… Ей нужны были вулканы, это химия, это хорошо. Космос… Нужен был ей космос?

– Какая разница, – нетерпеливо сказала тетя Женя. – При чем здесь космос?

– Ни при чем, – согласился я. – И органическая жизнь на планете, все эти трилобиты, цианобактерии… что там было в первобытном океане?

– Никто не знает! – отмахнулась тетя Женя. – Тот период – одни предположения.

– Ну да. Почему она сразу не уничтожила протожизнь? Цианобактерии, которые начали вырабатывать кислород. У нее было достаточно времени, миллиард лет. А потом, наверно, стало поздно – растения захватили землю, и кислорода стало так много… она уже не могла справиться, для нее это как для нас рак… отравление организма… Почему она сразу не уничтожила к чертям собачьим эти новообразования?

– Вот-вот, – сказала тетя Женя. – Я тоже Коле об этом говорила.

– Тогда, – сказал я, – вы должны знать то, чего я так и не понял. Не смог связать. Гомеопатию и всемирное потепление.

– Лечение. Ты сам только что сказал: для нее жизнь, связанная с кислородом, – как раковая опухоль. Болезнь.

– Но послушайте! – я никогда не говорил с тетей Женей таким тоном. Я всегда подбирал выражения, потому что боялся обидеть, а сейчас забыл об этом, я и усидеть на месте не мог, вскочил и принялся ходить по комнате от окна к шкафу, натыкался на мебель, тетя Женя подобрала ноги, чтобы я не наступил, смотрела на меня с испугом, не с обидой, и я распалялся еще больше, совсем уже не контролируя свои рассуждения, возникавшие будто сами собой, а на деле представлявшие лишь выраженные словами мои раздумья, все, о чем я думал еще в Питере, о чем говорил с Новинским и что казалось мне слишком фантастическим, чтобы произносить вслух.