Кристофер Паолини - По ту сторону звезд. Книга 2

– Пожалуйста, поторопись, – попросил Фалькони.

– Думаешь, я не тороплюсь? – заорала она.

Турель высвободилась, Кира подхватила ее обеими руками и, прижав к себе, словно готовую взорваться бомбу, помчалась обратно к маглеву и передала орудие Хва-Йунг.

Воробей постукивала своим стеклянным кинжалом по бедру и оглядывалась вокруг. Вдруг она схватила Киру за руку и оттащила в сторону.

– Что такое? – спросила Кира.

Тихо, напряженно Воробей шепнула ей:

– Эти жирноголовые собираются взорвать потолок или стены, чтобы пробиться к нам. Точно говорю. Срочно придумай, как их укрепить, – или мы все покойники.

– Займусь. Всем отойти!

Кира оглядела тесный терминал и, как прежде в холле, выслала вперед десятки волокон Кроткого Клинка, разрешив чужи делать все, что та сочтет нужным. Пронзительный звон ударил ей в уши, когда чужь принялась разбирать пол, стены и потолок. Кира подтаскивала обломки к себе и торопливо собирала из них купол вокруг передней части станции маглева.

Осколки становились на место, а Киру вновь охватило то странное чувство – будто она расширяется во все стороны. Это чувство пьянило. Она не доверяла ему – не доверяла ни себе, ни Кроткому Клинку, – но соблазн разрастаться еще и еще был неотразим, и легкость, с какой у нее с Кротким Клинком получалось сотрудничать, укрепляла уверенность в себе.

Видимо, в одной из панелей, которую сорвала Кира, крепилось переговорное устройство: посыпались искры, и голос начальника станции «Орстед» умолк. Метр за метром Кира обдирала терминал, обнажая скрытый скелет станции: пересечение нервюр, анодированных для защиты от коррозии и унизанных отверстиями, позволяющими снизить нагрузку.

И вот уже она не различает ничего, кроме внутренней стороны построенного свода, но продолжает ее укреплять. Тьма накрыла всех, и Вишал, обернувшись, от вагона крикнул:

– Это не облегчает нам работу, мисс Наварес.

Терминал содрогнулся от взрыва.

– Пора в путь, – сказал Фалькони.

– Я делаю свое дело, – отозвалась Хва-Йунг.

Кира потянулась еще дальше, до самых своих пределов, и оказалось, что она может достать еще дальше. Сознание словно истончалось, распределяясь по все большей площади, количество поступающей информации ошеломляло: здесь давление больше, там меньше; над головой и под ногами – провода и трубы (она ощущала их царапины); щелчки электрических разрядов; жар и холод и тысячи разных ощущений в тысячах точек Кроткого Клинка, и все они меняются, распространяются, затапливая ее бесконечным количеством впечатлений.

Чересчур. Она не могла одновременно следить за всем, не поспевала. Кое-где ее надзор ослабевал, и там Кроткий Клинок действовал по собственной воле, продвигаясь вперед со смертоносной решимостью. Разум Киры рассыпался на кусочки, когда она пыталась сосредоточиться то на одном прорыве, то на другом, то на третьем, спеша призвать «скинсьют» к порядку, покорности. Но пока была занята этим здесь, в другом месте он продолжал расти… строить… становиться…

Она захлебывалась, исчезала, вытесняемая непомерным бытием Кроткого Клинка. В Кире вспыхнула паника. Но вспышка эта была слишком слаба, чтобы побудить ее обуздать «скинсьют». А от Кроткого Клинка исходило довольство: наконец-то он вырвался на волю и творит то, для чего предназначен. Он посылал Кире обрывки видений… желтые поля с поющими цветами… воспоминания, которые… нечто, формой подобное дереву, но вместо коры металлическая чешуя… и эти видения еще более сбивали с толку, она почти… длиннотелые, пушистые твари с пятнистыми жвалами… невозможно сосредоточиться. В краткий миг ясного сознания Киру настиг ужас: что она натворила?

Ушами, которые не принадлежали ей, она слышала грохот рока: размеренную поступь солдат, вошедших во внешнюю часть терминала. Страх, острый, пронзительный, потревожил несколько нащупывающих во тьме добычу ложноножек. Напуганные, они отступили.

Нападут на Киру/Клинок, посмеют ли?

Стены, и нервюры, и вся структура станции сминались под ее/их хваткой. Они обрушили эту часть станции вокруг щита. Палуба прогнулась, но это не имело значения. Лишь бы найти больше пищи – больше металла, больше минералов, больше, больше, больше. Голод охватил Киру/Клинок – ненасытная, способная пожрать весь мир алчба.

– Кира!

Голос прозвучал словно с дальнего конца туннеля. Кто это? Она не узнала. Или ей было все равно. Другие, более важные дела поглотили ее/их внимание.

– Кира!

В отдалении она/оно чувствовали руки, ее/его трясли, пытались тащить. Разумеется, сдвинуть ее с места никто бы не мог: она/оно цеплялись крепкими, переплетенными волокнами.

– Кира!

Боль обожгла ее/их лицо, но такая легкая, отдаленная, что ею можно было пренебречь.

Боль повторилась. И в третий раз.

В некоторых ее/их частях зародился гнев. Она/оно посмотрели внутрь и наружу во всех направлениях, глазами наверху и глазами внизу и глазами все еще из плоти, и эти глаза из плоти увидели мужчину, стоявшего перед ней, – натужно-красного, орущего.

Он ударил ее по лицу.

Этого хватило, чтобы сознание Киры прояснилось на миг. Она резко выдохнула, и Фалькони сказал:

– Приди в себя! Ты так нас всех убьешь.

Она уже чувствовала, как сползает обратно в вязкую гущу Кроткого Клинка.

– Ударь меня еще раз, – попросила она.

Не сразу, но он выполнил ее просьбу.

Глаза Киры налились кровью, однако резкая боль в щеке позволила сосредоточиться на чем-то вне Кроткого Клинка и таким образом действительно прийти в себя. Не без борьбы: она как будто собирала фрагменты своего разума, выдергивая их из жадных протянутых рук, из волокон «скинсьюта» – сильных, отчаянно цепких.

Страх придал силы, которых недоставало Кире. Пульс зачастил так, что она чуть не грохнулась в обморок, но устояла и с каждым мгновением все полнее собирала себя. Одновременно она отзывала Кроткий Клинок, запрещая рушить стены и помещения станции. Сначала Кроткий Клинок противился, не желая расставаться со своим великолепным замыслом и отдавать то, что уже поглотил.

Но в итоге он повиновался. Кроткий Клинок тоже «пришел в себя», свернулся, ужался, восстановился, снова принял форму ее тела. Но все равно он был крупнее, чем ей требовалось, и стоило подумать об этом, как лишние нити, из которых состоял «скинсьют», усохли, обратились в прах. Поглощенные им вещества стали пылью.

Фалькони снова занес руку.

– Погоди, – сказала Кира, и он повиновался.

К ней вернулся нормальный слух: она расслышала свист вытекающего воздуха и в отдалении сирену, вопящую о разгерметизации. Этот сигнал тревоги заглушал все прочие.

– Что это было? – спросил Фалькони.