Ким Робинсон - Черный воздух. Лучшие рассказы

Снова кивнув в знак того, что все понял, Мануэль уселся на палубу рядом с бадьей. Головокружение не унималось. В считаных футах от него, выставив дуло за борт, в отворенный порт, возвышалась одна из самых больших пушек «Ла Лавии». Пушкари появлению Мануэля заметно обрадовались. По ту сторону палубы, у миделя с левого борта, несли вахту его товарищи, шкотовые. Солдаты, выстроенные на юте и на баке, возбужденно кричали, сверкая на солнце, словно свежие устрицы. Сквозь пушечный порт виднелся кусочек английского берега.

– Гляди, парень, пальцы себе не обрежь, – предостерег Мануэля Лэр, подошедший взглянуть, как у него дела. – Видишь, вон там? Это – остров Уайт. Возьмем его в кольцо и наверняка захватим, и, опираясь на него, разовьем атаку. Такую силищу кораблей да солдат им с острова нипочем не выбить. По-моему, план – хоть куда.

Но планы планами, а на деле все обернулось иначе. Развернувшись в огромный полумесяц из пяти отдельных фаланг, корабли Армады оцепили восточный берег острова Уайт. Однако, огибая остров, передовые галеасы столкнулись с необычайно, невиданно упорным сопротивлением со стороны англичан. Вдоль бортов кораблей расцвели белые облачка дыма, немедля окрасившегося алым, вокруг оглушительно загрохотало…

И тут из-за южной оконечности острова, прямо во фланг Армаде, выдвинулись корабли Эль Драко , и «Ла Лавия» вдруг оказалась в бою. Солдаты, взревев, выстрелили из аркебуз, а огромная пушка поблизости вместе с лафетом отскочила назад, бабахнув так, что Мануэля швырнуло о борт. После этого он почти перестал что-либо слышать. Между тем всем вокруг разом потребовались его фитили. Отсекая от шнура куски нужной длины, Мануэль прижимал их концы к концу горящего и раздувал, раздувал, пробуждал огонь к жизни алыми дуновениями. За ядрами, свистевшими в кровавом воздухе над головой, тянулись багровые шлейфы вроде кильватерных струй. Угрюмые канониры выхватывали фитили из его рук и опрометью мчались назад, к пушкам, уворачиваясь от грохочущих о палубу такельблоков. Огромные, точно грейпфруты, ядра с английских кораблей, со свистом летящие к «Ла Лавии» и проносящиеся мимо, Мануэль видел прекрасно… как и полупрозрачные трилистники пламени, бушующего, вздымающегося над головами людей выше прежнего.

Внезапно ядро, угодившее прямо в пушечный порт, сшибло пушку с лафета, а канониров расшвыряло по палубе. Вскочив на ноги, Мануэль с ужасом отметил, что трилистники пламени вокруг голов упавших угасли – теперь он отчетливо видел темя каждого, и каждый из них был всего лишь человеком, комком истерзанной плоти, распластанной по вспаханным ядром и лафетом доскам палубного настила. Всхлипнув, он бросился поднимать канонира, у которого всего-навсего текла кровь из ушей, но по плечам больно хлестнула трость Лэра.

– Режь фитили! О ребятах без тебя есть, кому позаботиться!

И Мануэль, несмотря на дрожь в пальцах, продолжил резать фитильный шнур на куски, отчаянно раздувая огонь. Вокруг грохотали пушки, пронзительно визжали ничем не защищенные от чугунного града солдаты на юте и баке, и алый воздух при каждом выстреле подергивался кровавой рябью.

Следующие несколько дней были ознаменованы полудюжиной подобных баталий: Армаду теснили мимо острова Уайт, в Ла-Манш. Горячка никак не давала уснуть, и по ночам Мануэль помогал раненым соседям по нижней палубе – придерживал мечущихся в бреду, утирал испарину с их лиц, хотя сам чувствовал себя немногим лучше. С рассветом, съев сухари и выпив положенную чарку вина, он отправлялся к своей бадье, к фитилям, ждать очередной схватки. Самый большой галеон на левом фланге, «Ла Лавия» неизменно принимала на себя львиную долю натиска англичан. На третий день прежние товарищи Мануэля по вахте угодили под удар брам-рея, рухнувшего с грот-мачты и насмерть придавившего Ханана с Пьетро. Вопя от невыносимой душевной муки, Мануэль бросился к ним на помощь, отволок оглушенного Хуана в низы и снова вернулся на палубу. Вокруг то и дело кто-нибудь падал с ног, но он как ни в чем не бывало носился сквозь застилающий взор алый туман, от пушки к пушке: изрядно повыбитые огнем неприятеля, каждый раз отряжать человека за фитилем канониры уже не могли. Когда бой подходил к концу, он ухаживал за ранеными в лазарете, превратившемся в сущее преддверие ада, и помогал сбрасывать за борт умерших, прохрипев над каждым телом короткую молитву за упокой души павшего, и не оставлял без заботы солдат, прятавшихся за фальшбортами, напрасно ожидая, когда же англичане подойдут на расстояние выстрела из аркебузы.

– Мануэль, фитиль! Мануэль, воды! Помоги, Мануэль! – только и слышалось на палубе… и Мануэль, подстегиваемый лихорадочным приливом сил, спешил на подмогу.

Как-то раз, в постоянной спешке, посреди яростной схватки, он едва не налетел на свою покровительницу, святую Анну, откуда ни возьмись появившуюся возле его бадьи.

– Бабушка! – в изумлении вскричал он. – Не место тебе тут! Здесь опасно!

– Ты помогаешь людям, вот я и пришла пособить тебе, – отвечала святая, указывая поверх пурпурной зыби в сторону одного из вражеских кораблей.

Над бортом корабля расцвело облачко дыма, а из облачка появилось, взвилось над водой пушечное ядро. Ядро Мануэль видел явственно, точно оливку, брошенную в него через комнату. Округлый черный шар, лениво вращаясь, приближался, становился все больше и больше, и Мануэлю сделалось ясно: ядро летит к нему, прямо к нему, так, что линия выстрела проходит точно сквозь его сердце.

– Э-э… преподобная Анна, – промямлил он, надеясь привлечь к сему внимание святой покровительницы.

Однако святая Анна и сама прекрасно все видела. Легонько коснувшись Мануэлева лба, она вознеслась вверх, на грот-марс, мимо ничего не замечавших солдат. Косясь на нее, Мануэль не забывал поглядывать и за полетом приближавшегося ядра. Повинуясь прикосновению ее десницы, такелажный блок грота-рея рухнул вниз, столкнулся с летящим ядром. Сбитый с курса, чугунный шар врезался в палубу, где и застрял, до половины уйдя в толстые доски настила. Глядя на черную полусферу, Мануэль невольно разинул рот, но тут же поднял взгляд и помахал рукой святой Анне, а та, помахав в ответ, взвилась ввысь, в небеса, скрылась среди алых туч. Преклонив колени, Мануэль возблагодарил и ее, и пославшего ее на подмогу Иисуса, и вернулся к своим фитилям.

Спустя ночь или две – этого Мануэль точно сказать не мог, так как течение времени сделалось для него чем-то гибким, неуловимым, а главное, утратило всякий смысл – Армада бросила якорь на рейде Кале, близ фламандского берега. Впервые со дня отбытия из Ла-Коруньи на борту воцарился покой, качка утихла, и, вслушиваясь в ночь, Мануэль понял: весь этот несмолкающий хор, все эти скрипы да треск – голос команды, не корабля. Быстро покончив с положенной порцией вина и воды, он двинулся вдоль нижней палубы, беседуя с ранеными и по возможности помогая им избавиться от заноз. Многие просили Мануэля к ним прикоснуться, так как его беготня сквозь самую гущу битвы не прошла незамеченной: еще бы – в этаком-то аду, да не получить ни царапины! В прикосновении он никому не отказывал, а кто пожелает, над теми читал и молитвы, а обойдя всех, отправился наверх. С юго-запада дул нежный бриз, «Ла Лавия» легко, невесомо покачивалась на волнах. Воздух впервые за целую неделю оказался чист и прозрачен, от алой пелены не осталось даже следа. Теперь Мануэль явственно видел и звезды над головой, и огоньки в глубине фламандского берега, мерцавшие наподобие звезд, упавших с неба и догорающих, доживающих жизнь на земле.