Аластер Рейнольдс - Алмазные псы

– А где все остальные? Где дети?

– Большинство погибли. – Она помолчала. – Ты был прав, Клавэйн, полагая, что мы торопились приобщить их к Транспросвещению.

– Зачем?

– Это единственный выход отсюда.

Изображение снова изменилось. Теперь все огоньки были связаны между собой мерцающей нитью. Структура сети постоянно перестраивалась, как в калейдоскопе. Время от времени – это происходило слишком быстро, чтобы Клавэйн мог быть уверен, – возникало нечто вроде симметричного геометрического узора, затем узор растворялся в мерцающем хаосе непоседливой структуры. Он присмотрелся к узелку, обозначавшему Галиану, и понял: даже разговаривая с ним, она поддерживала связь с остальными жителями Гнезда.

Затем в центре изображения появилось нечто очень яркое, похожее на крошечную звезду, и по сравнению с ней мерцающая сетка сделалась бледной, почти невидимой.

– Сетка стала всеобщей, – пояснила Галиана. – Яркий свет символизирует ее единство, единство в Транспросвещении. Смотри.

Яркий огонек – самое прекрасное и манящее, что доводилось когда-либо видеть Клавэйну, – выпустил луч в направлении одинокого огонька, который изображал самого Клавэйна. Луч пробивался сквозь матрицу, приближаясь с каждой секундой.

– Новые структуры в твоем мозгу почти закончили развиваться, – объяснила Галиана. – Когда луч прикоснется к тебе, ты вступишь в частичную интеграцию со всеми нами. Приготовься, Невил.

В ее словах не было необходимости. Свет подбирался все ближе и ближе к его огоньку, и Клавэйн стиснул перила взмокшими ладонями.

– Я должен возненавидеть тебя за это, – сказал Клавэйн.

– Почему же еще не возненавидел? Ненависть – всегда самый легкий путь.

– Потому что…

Потому что теперь это не имело значения. Его прежняя жизнь осталась позади. Он протянул руки к Галиане – нужно было за что-то ухватиться, защититься от надвигающегося удара. Галиана сжала его руку, и мгновение спустя он познал Транспросвещение. Ощущение было потрясающим: не болезненным, не страшным, но абсолютно новым. Он буквально начал думать иначе, чем думал несколько микросекунд назад.

Потом, когда Клавэйн пытался мысленно описать происшедшее, он понял, что слова не годятся для этого. И неудивительно: в процессе эволюции язык приспособился передавать многие понятия, но не такие, как переход от индивидуальности к сети, состоящей из множества личностей. Но если он не мог передать суть происшедшего, то по крайней мере мог изобразить его метафорически. Он будто стоял на берегу океана, и гигантская волна накрыла его. Какое-то время Клавэйн пытался добраться до поверхности, пытался не наглотаться воды. Но поверхности не было. Океан, объявший его, простирался бесконечно во всех направлениях. Клавэйну оставалось лишь подчиниться. Но шли минуты, и это пугающее, незнакомое превращалось в нечто приемлемое, начинало даже казаться, что оно успокаивает. Уже тогда он понял, что это лишь тень тех ощущений, которые переживает Галиана в каждое мгновение своей жизни.

– Все в порядке, – сказала Галиана. – Пока достаточно.

Волна Транспросвещения отступила, как тускнеющий образ божества. У Клавэйна остались лишь чувственные ощущения, больше не было прямой связи с остальными. Его сознание сокрушительно быстро вернулось к нормальному состоянию.

– Ты в порядке, Невил?

– Да… – У него пересохло в горле. – Думаю, что да.

– Оглянись.

Он огляделся по сторонам.

Комната совершенно изменилась. Изменились и все присутствующие.

Преодолевая головокружение, Клавэйн вышел на свет. Стены, прежде серые, были испещрены манящими узорами; словно мрачная чаща внезапно превратилась в заколдованный лес из сказки. В воздухе, подобно вуалям, висели данные: рисунки, диаграммы, цифры толпились вокруг коек раненых, таяли в пространстве, словно хрупкие фантастические неоновые скульптуры. Когда он двинулся навстречу рисункам, те, словно в насмешку, разбежались от него, как косяки сверкающих рыб. Иногда казалось, что они поют, иногда нос его щекотали полузнакомые запахи.

– Теперь ты можешь воспринимать эти вещи, – заметила Галиана. – Но они скажут тебе мало. Для этого нужно или несколько лет учиться, или встроить в мозг более мощные машины, которые создают когнитивные уровни. Мы читаем все это почти подсознательно.

Сейчас Галиана была одета иначе. Клавэйн по-прежнему смутно видел очертания ее серого комбинезона, но вокруг него появились подвижные завитки света – они разворачивались в цепочки символов булевой алгебры. В ее волосах, словно ангелы, плясали рисунки. Едва заметная паутина мыслей связывала ее с другими сочленителями.

Галиана сияла нечеловеческой красотой.

– Ты сказала, что дело обстоит намного хуже, – произнес Клавэйн. – А сейчас готова показать мне?

Галиана снова отвела его к Фелке. Они миновали детские комнаты, единственными обитателями которых теперь были механические зверушки. Фелка свою детскую не покидала.

В прошлый раз Клавэйн был потрясен при виде этой девочки, но назвать причину потрясения он бы не смог. Было что-то такое в целеустремленности, проявлявшейся в ее действиях, в нечеловеческой сосредоточенности, словно судьба вселенной зависела от исхода ее игры. Со времени его посещения ни Фелка, ни комната не изменились. Обстановка была такой же строгой, даже угнетающей. Казалось, что Клавэйн и Галиана покинули ее лишь мгновение назад, словно начало войны и нападение на Гнездо – битва, в которой лишь наступила передышка, – были видениями из чужого кошмарного сна; ничто не могло отвлечь Фелку от ее занятия.

И это занятие повергло Клавэйна в благоговейный ужас.

Раньше он видел, как она делает странные пассы. Теперь имплантаты в его голове позволили понять, какую цель она преследует. Вокруг Фелки, окружая ее, словно защитный вал, высилась призрачная копия Великой Марсианской Стены.

Она что-то делала со Стеной.

Клавэйн понял, что это не точное изображение. Стена Фелки выглядела гораздо выше, чем настоящая. А ее поверхность не была невидимой мембраной, как у настоящей стены, но походила на травленое стекло. На этой поверхности были вытравлены филигранные линии и узлы, становившиеся все меньше и меньше, наконец они превращались в смутные очертания. Стена колебалась и меняла цвет, и теперь Клавэйн видел, что Фелка реагировала на эти изменения с пугающей быстротой. Казалось, цветовые переливы предупреждали о какой-то опасности, угрожавшей части Стены, и, прикасаясь к ним, действуя при помощи своего тактильного кода, Фелка могла изменять узоры, блокируя и нейтрализуя опасность, прежде чем та успевала распространиться.

– Я не понимаю, – произнес Клавэйн. – Думал, что мы разрушили Стену, полностью уничтожили ее системы.