Шокан Алимбаев - Формула гениальности

– Бисеке, – Сакан, улыбаясь, взглянул на родственника, – он и с тобой может провести эксперимент. Станешь ученым, артистом или еще кем-нибудь…

– Что ты? Упаси бог! – испугался Бисен и погладил рукой бритую голову, словно ее уже коснулся скальпель.

Братья рассмеялись.

– Не надо мне ничего, – продолжал Бисен, – Я привык к вольной жизни. В городе, когда я иногда приезжаю к Сакану, я даже уснуть не могу ночью в многоэтажном бетонном доме. Все мне кажется, что душно. Тороплюсь, пока не уеду из города.

Наркес взглянул на широкие загорелые руки чабана, потом на его сильное, словно литое тело и подумал:

«Не пожелала судьба, чтобы я жил простой и безыскусной жизнью, такой, как у него, оставив все премудрости этого мира другим. Не пожелала…»

Мужчины немного помолчали, потом заговорили о другом. Незаметно летело время. Подали бесбармак. Гости и Бисен помыли руки: им поливал из кумана Бауржан. В большой деревянной чаше дымились огромные куски мяса, а на плоском круглом эмалированном блюде лежало тесто, сваренное в мясном бульоне очень тонкими слоями.

Баранью голову на тарелке Бисен по обычаю казахского гостеприимства поставил перед самым большим гостем – Наркесом. Сакану и другим присутствующим он раздал разные куски мяса, соответствующие рангу гостей и близких людей. Потом начал нарезать мясо небольшими кусочками на тесто на блюде.

Когда все было готово, все принялись за еду. Ели руками, без блюдечек. Наркесу доставляло большое удовольствие есть из блюда рукой: пища, принимаемая таким образом, казалась намного вкуснее.

– Ну, как? – улыбаясь, спросил Сакан. – В городе-то у нас рукой не едят.

– Так вкуснее, – просто ответил Наркес.

Бисен время от времени подливал в рюмки водки. Когда гости кончили есть, Бурулхан-апа налила им в пиалы сурпы.

После ужина мужчины вышли из юрты. Веяло прохладой, обычной ночью в горах. Сакан и Наркес взглянули на небо. Даже звезды в горах казались ближе, крупнее. В ночной тишине мерно стрекотали кузнечики. Изредка фыркали лошади.

Когда мужчины вернулись в юрту, постели уже были готовы. Детей Бурулхан-апа отправила ночевать в соседнюю юрту. Сакан лег на крайнюю у стенки постель. Наркес лег на постель, разложенную посреди юрты. Рядом с ним устраивался Бисен. За ним у самой стенки была постель Бурулхан-апай. Она вышла, когда мужчины входили в юрту. Теперь, когда они улеглись, она снова вошла. Потушила свет и неслышно прошла на свое место. Полог двери из тонкой кошмы остался открытым.

– Бисеке, нас не утащат ночью волки? – пошутил Сакан.

– Мы всегда так спим, с открытой дверью, – ответил в темноте Бисен.

– Если волк и придет, то он прежде всего утащит Наркеса. Он ближе нас лежит к двери, – снова пошутил Сакан.

Наркес рассмеялся.

Вскоре хозяева и Сакан уснули. Наркес лежал, глядя на гребни гор перед собой, смутно вырисовывавшиеся в темноте ночи. В чуткой тишине дружно стрекотали кузнечики. Доносилось мерное дыхание стада, расположившегося неподалеку от юрты. Изредка, совсем по-человечьи, кашляли овцы. Через некоторое время над самым дальним высоким гребнем, четко обозначив контуры гор, взошла большая полная луна и повисла на одном месте, словно удивляясь чему-то. Зрелище было настолько необычным, что Наркес смотрел на него, не отрываясь. Это длилось довольно долго. Луна смотрела на Наркеса, а Наркес смотрел на луну. После долгого созерцания ее он незаметно для себя уснул.

Утром Наркес проснулся с ощущением необыкновенной свежести и бодрости. Ни Бисена, ни Бурулхан-апы в юрте не было. Они, видимо, давно встали. Сакан лежал с открытыми глазами и о чем-то думал, глядя в открытый тундук. Братья оделись и вышли. Бурулхан-апай хлопотала у очага. Тут же рядом с очагом стоял самовар. Из короткой трубы над ним вылетали искры.

Наркес и Сакан полили друг другу на руки воды из кумана. Выгнав отару на выпас, вернулся Бисен. За неторопливыми разговорами прошел утренний чай. После чая мужчины установили неподалеку от юрты палатку. Она была просторной, четырехместной и напоминала большую комнату. Весь первый день братья провели в отдыхе и чтении. Наркес прихватил с собой из дома книги, чтобы почитать их в часы досуга. Художественную прозу в последние годы удавалось читать только урывками. И поэтому сейчас, заранее предвкушая редкое наслаждение, он с нетерпением взял в руки роман Бальзака «Луи Ламбер». Он читал его уже много раз. Почти все страницы были испещрены на полях мелкими пометками. В некоторых местах строка за строкой были подчеркнуты большие куски произведения. С первых же строк романа Наркеса захватила волшебная титаническая проза, Просматривая огромное количество подчеркнутых мест, он думал о том, что в этой книге тридцатитрехлетний Бальзак как мыслитель достиг наивысшей точки своего духа. Правда, он совершенствовал свое любимое творение в течение нескольких лет после первого издания книги. Наряду с «Луи Ламбером» Бальзак считал самым вершинным своим произведением религиозную повесть «Серафита», которой не было в полном собрании сочинений. Наркес знал, какого труда стоил писателю роман, сколько разных книг ему пришлось перечитать, чтобы написать его.

Философская мысль романа была действительно грандиозной, но творцу величайшей «Человеческой комедии», одному из самых больших гигантов мировой литературы, в нем впервые изменила его уникальная интуиция. Художественные образы романа получились слабыми и нежизненными. «Луи Ламберу» – самой любимой книге Бальзака, которую автор считал самой главной своей книгой, явно не хватало Прометеевой искры.

«Книги писателя – это пирамида, воздвигнутая им самому себе, – думал Наркес. – Великая книга – великая пирамида. Даже более вечная, чем сама пирамида. Ибо пирамида боится времени, Книга же живет вечно. В то же время великая книга – великий подарок человеческому роду».

Только таких гигантов художественной мысли, как Бальзак, Лев Толстой, Фирдоуси, Шекспир и другие, он и считал настоящими творцами.

«Истинного писателя или поэта легко различить по нескольким строкам», – думал Наркес. Как это у любимого его Фирдоуси: