Сергей Куприянов - Галоп

Жирная зеленая муха надоедливо кружила, не думая об отдыхе. Уже с час, не меньше, она зудела, действуя мне на нервы. Да и откуда у мухи такие мозги, чтобы об усталости думать? У нее всего два дела – самой пожрать да потомство заделать. И, как ни странно, это меня пусть и не успокаивало, но как-то отвлекало от нерадостных мыслей, ради которых я и забрался в каморку Ганса Шанка, стандартное местопребывания тренера на ипподроме, предоставляемое ему для работы и как бы вместо гостиничного номера, за которую все равно уже заплачено, чем многие, в том числе и Шанк, вовсю пользовались. Я пребывал в полном расстройстве. Просто никакой был. Если бы сейчас у меня под рукой нашлось пару бутылок виски, то высосал бы их, не задумываясь, настолько мне было хреново. Час назад я продул Большой приз, к которому готовился больше года и не без оснований рассчитывал получить кубок плюс солидную премию – полтора миллиона, которые могли бы закрыть все мои финансовые дыры, которых у меня накопилось – ох, страшно вспоминать!

А теперь я не знал что делать. Самым натуральным образом. У меня даже мелькнула мысль о самоубийстве, но я ее задвинул подальше, не исключено, что на потом.

И снова и снова вспоминал прошедшие скачки. Мы с моим Инжаром проходили этот маршрут сотни раз и за последний год многие специалисты говорили, что нам нет равных. Хоть тот же Шанк или Коморо, месяц назад напросившийся посмотреть на наши тренировки. Я знаю, что на меня неплохо ставили. Даже, наверное, очень хорошо. То есть много. Теперь масса людей потеряла свои деньги. Впрочем, этот аспект моего поражения не сильно меня беспокоил. То, что меня могли заподозрить – да и наверняка так оно и есть! – в том, что я сыграл на тотале против самого себя, не добавит мне популярности у публики, и это, естественно, не радует. Да и Ассоциация будет коситься. Только как бы меня не проверяли, а уж кто-кто, а наши эксперты умеют копать глубоко, ничего они не нароют. В этом смысле я чист. Я хотел честно выиграть. Но в сумме всего, в комплексе, скачки для меня закрыты. Деньги, которых у меня больше нет, общественное мнение, которое, увы, есть, упавший ниже пояса рейтинг – это все, конец моей карьере, на которую я пахал чуть не двадцать лет. И, конечно, травма у моего Инжара, за что Ассоциация мне еще выставит счет, от которого хорошо мне уж точно не будет. Наших ассов я за эти годы изучил.

Наверное, этот эпизод скачек всю жизнь будет мне сниться в страшных снах. А также кое-что еще, что произошло позже.

Последний круг. Мы с Инжаром использовали разную тактику. То со старта выходили вперед и потом вели за собой весь заезд – если, конечно, удавалось удержаться в головке. Или тянулись за чьим-то хвостом, оставляя лидеру труд преодолевать сопротивление воздуха, с тем, чтобы перед финишем сделать рывок, используя сэкономленные силы.

В этот раз у нас был очень сильный противник. Жеребец Брефт дважды выигрывал Большой кубок, а его наездник, черноусый Милович по прозвищу Хан, отличается редкой целеустремленностью и жестокостью по отношению к массипо. Нет, у нас многие используют крючья, не говоря уже о протокольных шпорах, после использования которых бока и шеи животинок просто сочатся кровью. Но Хан зачастую уж очень усердствует. Любой жокер, да и многие зрители помнят, что отличный массипо Трубач сдох через три часа после того, как Хан взял на нем Малый конус. Он не только до смерти загнал очень перспективного пятилетку, но так его истерзал, что бедняга умер от болевого шока, сопровождавшегося обильной кровопотерей. Но при всем при этом Хан талантливый жокер и умеет выигрывать. Публика его любит. Поэтому Ассоциация и, главное, хозяин Трубача не выкинули его вон, а доверили нового массипо. Правда, пожурили для приличия и успокоения общественного мнения, хотя как раз зрителям нравится, когда на дорожке льется кровь. Зритель от ее вида приходит в неистовство.

Сегодня он шел дистанцию «от хвоста». То есть терся в середке, хотя его Брефт великолепный скакун с отличными данными и вполне способен идти в головке. Насколько же это удивительное, фантастическое зрелище, когда семь огромных – со слона ростом – массипо скачут по ипподромной петле, рвясь к победе. Жокер на его спине кажется чуть ли не букашкой, и только сильное увеличение видеокамер позволяет увидеть, что наездник все же человек, причем не мелкий. Мелких среди нас практически не бывает; исключений так мало, что они и видятся всего лишь исключениями.

Про финишный рывок каждый из нас мог бы написать – или наговорить, что ближе к правде, – тома книг. Кто, когда, с какого места, на каком ипподроме, при помощи чего, на каком скакуне, что выиграл, сумма контракта, призовые, форма, спонсоры – тут все в одной куче и все имеет свое значение. По крайней мере для профессионала.

На последнем круге Хан со своего третьего места резко наддал вперед. Его Брефт слушался своего жокера как заколдованный. Оглядываясь, я видел, как Хан всаживал в его шкуру по низу шеи свой отблескивающий на солнце крюк полированной стали. Там у массипо самая тонкая, самая чувствительная кожа, если не считать низа живота и гениталий, по которым, согласно правилам, бить запрещено, а уж остро заточенным крюком и подавно.

Мы с Инжаром два последних круга уверенно лидировали, с отрывом почти в корпус. Если сравнивать его со скакуном Хана, то по физическим параметрам они близки. Но не по воле к победе. Моя животинка понимает меня без слов. Мы с ним во время скачки одно целое. Я никогда не применяю к нему крюк, хотя он, как то и установлено правилами, приторочен к моему сапогу. Да и шпорами я, честно говоря, редко пользуюсь. Если честно, то уж и забыл когда. На полосе мы одно целое, все и без слов, а тем более железа, ясно. Самое большее, что я обычно делаю, хватаю Инжара за уши. После этого у него словно реактивный двигатель из-под куцего хвоста хлещет, хотя уши у массипо уж никак нельзя назвать болевой точкой. Впрочем, смотря как с ними обходиться. У некоторых жокеров животинки уже после пары лет работы вместо ушей имеют истерзанные железом клочья. Но это уже чересчур.

Хан выходил в лидеры очень грамотно. Он сунулся было на внутреннюю дорожку, но мой Инжар шел очень плотно к кромке, и сместить его в сторону – я и многие другие это прекрасно знают – просто невозможно, не тот характер. И тогда Хан зашел справа и наддал своего быка. Не знаю, просто не видел, что уж он там с ним сделал, но зато почувствовал, как Инжар заволновался. Это необъяснимое чувство, когда ты понимаешь все, что происходит с твоей животинкой, все до нюансов. Кто-то может счесть, что я преувеличиваю, привираю, как то любят делать многие спортсмены, рыбаки и охотники – любители баек, но это именно то, что я испытывал, не говоря уже о восторге, который вызывает это непередаваемое чувство единения с животным, несущим тебя к финишу.