Ирина Дедюхова - Повелительница снов

У каждого из нас есть свой Дар. Разглядеть его, не потерять, служить ему — многим ли это дано? Но Дар Памяти, нетленный во временах, наш общий Дар! Мы будем великим Племенем, если останемся верны нашей Памяти, если не унизимся до бессмысленной лжи самим себе. Ведь надо только помнить о том, кто ты и откуда, и тогда будет видна в тумане Времен наша нетореная тропка в Будущее…

Время — вечный путник, неутомимый труженик. Оно все расставит по своим местам. Только Время может показать человеку тщетность его усилий, неразумность его поступков, казавшихся ему верхом хитроумия. Только Время возвысит безвестные подвиги Души своих верных трубадуров. Их имена и судьбы утонут в его темных водах, но волны пощадят, с легким шелестом отступят от того, что незыблемо с начала Времен, что составляет нашу Память.

— Знаешь, если бы он не смеялся мне в лицо, я бы его пощадил, — донесся до нее тихий шелест, неясный вздох.

Ну, что ж, пусть так. Время сравняет и героя, и правителя, и скромного пахаря, утирающего пот. Время всему назовет его имя и точно выставит свою цену. Не ставь себя выше Времени, мы только его слуги, его неразумные дети. Слушай в груди его пульсирующий ритм: "Это — было, и это — было!".

— Ты слышишь меня, Обезьяна? Это я убил твоего внука, я довел твоего единственного сына и твою жену до самосожжения!

— Что? Это ты? Ты молчал… все время молчал… все время был рядом… Зачем же я… Ты же в душу мне врос!

— Я не мог сказать это тебе. Ты сам вытянул наши души из коконов, хотя и чудом спасся тогда. Что я мог сказать ребенку, девочке? Потом — девушке, которая грустит днем и летает над соснами ночью? Невеселая у тебя теперь жизнь, странная. Но мне было хорошо здесь с тобой, даже лучше, чем раньше. А теперь я умираю навсегда. Помнишь, мы пели: "Сгорая, как звезда ночная, я прочерчу мой путь земной!".

— Ты лжешь, ты не мог так поступить со мной! Скажи мне, что ты солгал!

Варя плакала, обхватив голову и раскачиваясь всем телом. Она со стыдом вспоминала свое прежнее предсмертное унижение, мольбу умирающего о клятве верности. Значит, все было напрасно! Сильному не нужна верность, ему вполне достаточно страха, но больному и умирающему… А они столько пережили вместе, как можно было это предать? Она схватила худую прозрачную ладонь воина, поднесла к самым глазам — так и есть! Резкий перелом линии жизни и подъем ее через четкую метку предателя. Все напрасно, все труды прахом…

— Знаешь, тот, что стал твоей дочерью, первый предал тебя. Ты не вини его, старшие в роду настояли. Он очень любит тебя, поверь. Я убил его, всех убил! Была большая битва, два холма из голов! Перед сражением были нехорошие знамения. Меня предупреждали: "Не ходи! Тебе дороги не будет!". Я тогда подумал о тебе, ты ведь когда-то говорил нам, что дорогу надо прорубать мечом, поэтому я не послушал предсказателей. Мы шли с нашими родовыми стягами, в твоих цветах. Мы шли против всех! И мы победили! Только знамения те были правильными, я после той битвы навсегда потерял себя, я предал тебя, предал все, что так любил всю жизнь. Я стал думать так: "Если я могу побеждать всех, как Обезьяна, отчего же мне не стать правителем, как стал он?".

Знаешь, та победа затмила мой разум. Твой сын уже повзрослел, но ему было далеко до тебя, он никогда бы не стал таким как ты! Я запер их в замке с его матерью. Я думал, что они сдадутся, признают меня, склонят головы передо мной, а они подожгли замок ночью, сгорели там сами. Потом мне доносят — идет слух, что внук Обезьяны жив, он, дескать, был вынесен слугами из огня. Я стал его искать, мне даже было интересно взглянуть на него.

— Ну, что, взглянул?

— Не злись, это ты жил без памяти, а я, в коконе, помнил все и каждый миг! Его смех так и не смолкал для меня целую вечность! Понимаешь, он был маленький, но очень гордый. Примерно твоего возраста, когда ты вновь позвал нас. Он издевался надо мной, смеялся мне в лицо, я рассвирепел и убил его. Задушил. Мертвый, он сразу же стал хрупким, тоненьким. Совсем маленьким. Его, пока прятали от меня, видно, очень плохо кормили.

— Что же мне делать с тобой, отступник?

— Убей! Я не хочу ничего помнить, я хочу умереть по-настоящему. Но мне жаль расставаться с тобой, я ведь и тогда очень любил тебя, Обезьяна! Он приподнялся на локтях, оголил свою худую шею для удара, и запел старинную песню, сложенную задолго до их прошлого рождения. Они пели ее, когда собирались плыть за море на большую разбойную войну.

Душа ее исходила болью. Что же тогда изменилось в людях с тех пор? Так же любят, так же, любя, предают. Все эти годы он верно служил ей, столько раз рисковал ради нее, зная, что рискует последним — душой. Что же ей делать с этим варваром? Как же ей поступить с этой простой, как удар клинка, душой? Если бы можно было повернуть время! Но даже Богам это не под силу, оно возникло раньше их. Наконец, после долгих раздумий она приняла решение.

В конце концов, она ведь — женщина, значит, любой измученной душе она может дать еще один шанс, еще одно воплощение. И в этом ее Дар…

Она внимательно посмотрела на сгиб правой кисти руки. Черт, еще одна девка!

— Слушай, ты, упырь, хочешь бабой родиться?

Через девять месяцев Варя родила вторую дочку с раскосенькими узкими глазенками и черными слипшимися волосами.

Ижевск, 1997