Ирина Дедюхова - Армагеддон №3

— Нас-то на паперть не пускают! А еврея, дык, пустили! Как же! Вон как шляпу нацелил, ирод!

И пока Марк Израилевич напряженно высматривал отца Порфирия у плохо освещенного выхода и морально готовился к тяжелому разговору с ним, вышедшие из храма женщины совестливо бросили в его шляпу несколько монеток достоинством в пять и десять рублей.

— Что вы! Не надо! — слабо запротестовал Марк Израилевич, вежливо поклонившись. — Я вообще-то знакомого здесь жду!

Но женщины, перекрестившись на его поклон, отвернулись и пошли успокаивать подаянием Зою и Тамару, бившихся в истерике от зависти на его удачливость. Пожав плечами, Марк Израилевич вынул из шляпы монетки и положил в карман. За этим занятием его и застукал незаметно подкравшийся Порфирий Дормидонтович.

— Так-так, Марк Израилевич! Вот она — еврейская беспринципность на лицо! Нам без разницы где и у кого денежку выманивать! Всю Россию решили себе в карман сложить! — распалялся благородным гневом Порфирий Дормидонтович. — Что, опять пришел доказывать, какой я "зоологический антисемит"? Против меня брехать можно, а вам и слово против сказать нельзя, да? Как это ты тогда мне ввернул? Я тебе, как человеку, обиду высказал, что меня в еврейском магазине за израильскую водку на семнадцать рублей обсчитали, а ты мне что сказал? "Сейчас опять будете, Порфирий Дормидонтович, утверждать, что вас евреи спаивают! Учтите, когда нееврей говорит о евреях — это антисемитизм!" А еще, Марк, ты меня прямо на моей кухне шовинистом обозвал! Я думал, что у тебя хоть совести хватит на глаза мне больше не показываться. А что ты мне, подлец, у Савеловской устроил? Второй месяц из-за тебя епитимью несу. Лично патриарх наложил! — не без видимой гордости добавил священник.

— Вы меня простите, Порфирий Дормидонтович, — через силу ответил Марк Израилевич, — я тогда был, все-таки, несколько выпивши. А если совсем честно, Порфирий Дормидонтович, я тогда прочел "Еврейскую газету", которую теще от общества еврейской культуры носят. И мне почему-то стало обидно. У меня в жизни столько было неудач, только потому, что я — еврей. Потом я почему-то вспомнил про вас и решил, что… ну… что вы всю жизнь мне завидовали.

— А ты знаешь, Марк, сколько у меня в жизни неудач только потому, что я — русский? Да у меня жизнь, слава тебе Господи, сплошная неудача по этой причине! Ты на кого руку-то поднял? Кому ты эти проповеди читать надумал? Как у тебя язык-то повернулся, Марк? Чего ты сейчас притащился? Тебе не стыдно на паперти с чемоданом торчать? — с излишней горячностью набросился на Марка Израилевича дьячок. Потом, заглянув в его лицо, уже гораздо тише спросил:

— Марк, что случилось? Тебя что, Софья Мироновна выгнали?

— Нет, с Софочкой и детьми все в порядке, Фира. Софа тебе привет передавала и печенье, — ответил Марк, надевая шляпу. — Я купил нам два билета до Казани, надо срочно ехать к Марселю.

— Ты не гонишь пустышку, Марк? — спросил дьячок, помолчав с минуту, стараясь переварить услышаное.

— Фира, меня по пустому поводу Софочка из дому бы не отпустила, — без всякого куража, довольно растерянно сказал Марк.

— Ладно, жди здесь, я сейчас, — коротко бросил Порфирий Дормидонтович и отправился в небольшой флигель возле крестильного зала собирать вещи.

Они шли, крепко вцепившись друг в друга, по скользкой наледи давно не чищеного тротуара. Уличные фонари в небольшом проулке не горели. Однако это был практически прямой выход к Казанскому вокзалу.

— Надо было все-таки спуститься в метро, Марк, — ворчал дьячок. — Ты же собрал мелочишки на проезд, так что жмотиться-то было?

— С такими сумками? Да тут идти-то — пара кварталов, а деньги всегда… — начал было оправдываться Марк, но замолчал на полуслове, резко остановился, вглядываясь в темноту.

Прямо перед ними выстроились несколько молодых здоровых парней, поигрывая металлическими отрезками труб. Дьячок потянул Марка в обратную сторону, тот и сам заскользил к выходу из переулка, ведущего к вокзальной площади, на освещенную магистраль, с которой они только что свернули. Молодцы, не спеша, двинули за ними, понимая, что далеко по такой дороге два престарелых фраера все равно от них не уйдут.

На бегу, дьячок вдруг сказал Марку:

— Все равно не добежать, Марк! Я больше не могу! Самое время проверить, на нашей ли стороне Он ! Да и с молитвой погибнуть — это все-таки лучше, чем просто от пенделя по заднице!

Марк из последних сил кивнул шляпой, опустился в снег, обняв чемодан, и оба вознесли молитвы Господу, не имевшему, строго говоря, никакой национальности и не принадлежавшему ни одной конфессии безраздельно. Марк, опустив голову, забормотал обречено что-то свое на иврите. Дьячок упал на колени, стянув в с головы старый вязаный «петушок». Только он выговорил с отдышкой: "Матерь Божья, Царица Небесная!..", как с освещенной стороны переулка, к которому они, обвешанные чемоданами и авоськами, спешили из последних сил, раздался пронзительный женский крик:

— Мишка! Мишка! Я тебе побегаю от матери, мерзавец! Я тебе попрячусь, подлец! Я сейчас тебя выпорю и дружков твоих проходимых! Ему все равно, что уже на учете в милиции состоит! Ему родной матери не жалко!

— Чо ты, мамань, чо ты? — заревел совсем рядом с Марком огромный бугай. — Мы тут с ребятами гуляем!

— Я тебе погуляю! — угрожающе заорала женщина. — Немедленно идите в свой двор на скамейку гулять! И за дом заходить больше не смей! А про тебя, Алешка, я сейчас матери твоей скажу!

— А чо сразу «Алешка», теть Нин? — ответил ей ломким баритоном парень в кожаной куртке, пряча в рукав дюймовый патрубок. — Чуть чего, так сразу "Алешка"!

— А ну-ка, живо сюда, стервецы! Я вам пошастаю на железку! Я вам поворую шапки на трех вокзалах! Немедленно отдайте шапку тому старику! Я вас сейчас сама здесь штакетником отхожу, мерзавцы! Сейчас кровью из сопаток у меня умоетесь! Ишь, выросли! Всей сообразиловки у них — только шапки воровать!

Сплюнув в сторону, парни натянули на голову дьячку чье-то блатное кожаное кепи и понуро направились к нетерпеливо перетаптывающейся Мишкиной матери. Четверо парней опасливо держались от "теть Нины" подальше, а Мишка был вынужден подойти непосредственно к разъяренной мамаше. Марк и дьячок только зажмурились, когда женщина отвесила отпрыску звонкую оплеуху и со слезами вцепилась ему в стильный ежик типа "вертолетная площадка" с воплем:

— Ты в тюряху, гаденыш, захотел? Баланду хлебать захотел? Парашу выносить? Я тебя для этого, подлец, одна растила, мучилась? Щас будет тебе тюряха!

Парни, не дожидаясь конца расправы, бросили товарища и побежали в разные стороны.

— Как ты сказал, Фира? "Царица небесная"? — захихикал Марк, поднимаясь и отряхиваясь. — Давай-ка, прибавим ходу! Ладно, что я билеты заранее купил, наш поезд через двадцать минут отходит. Слушай, как тебе это кепи идет! Ты больше свою замурзайку не надевай! Вот повезло, так повезло, Фирка! А ты говоришь: "В метро!"