Ирина Дедюхова - Позови меня трижды…

И началась вокруг нас кровавая карусель! О, только тогда, оказывается, началось самое страшное! Мы пережили с ней ужасные, нелепые в своем кошмаре времена. Только полное разочарование в этой новой жизни уберегло нас от множества простых человеческих ошибок, совершаемых людьми под влиянием вечной, неистребимой надежды о счастье. У нас же этой надежды уже не было. Что заставляло нас жить? Только глубокая вера, внушенная нам в детстве, что мы должны идти своей дорогой до самого конца. Разумная вера. Рядом теряли веру сотни людей, и лишь наша вера осталась непоколебимой. Мимо нас неслись кровавые колесницы слепых героев с красными звездами, они смеялись, глядя на нас, а мы уже видели на их левом плече костлявую цепкую руку.

Людей тогда охватывало новое неизведанное чувство собственной незначимой ничтожности. Их души уже не стремились слиться в общую соборность, их охватывало общее нетерпеливое чувство близкого конца, желания немедленной жертвенной смерти ради высокого идейного смысла существования для других. Так на закате всех языческих религий, имевших в основе мысль об убогости и несовершенстве человеческой натуры, среди людей, покоренных этими верованиями, прокатывалась волна кровавых само пожертвований.

Утром мы, казалось бы, случайно оказались у коммутатора, откуда выводили моего бледного героя и его новую жену. Что-то не то и не так они там сделали, наверно. В тот же день меня приняли назад на работу, а уже вечером я вернулась к себе в комнату. Правда, моих вещей там уже не было, кроме этого альбома. Смешно, но мой безродный герой показывал его всем, как свой собственный. Он действительно был немножко похож на моего брата. Скажи, зачем красному командиру, большевику вдруг рассказывать сказки таким же нищетрепам про то, что ты — "из бывших"? Плебейство какое. Вот только благодаря тому, что отдалась плебею, у меня остался этот альбом.

Мебель-то раньше здесь в комнатке скромная стояла, няня моя была женщиной глубоко верующей, роскоши и излишеств не терпела. Папенька сколько раз ей предлагал обстановку поменять, трюмо поставить, а она наотрез отказывалась. Раньше эта комнатка самой нищей была, поэтому меня сюда и впустили. А теперь вот, видишь, что кругом? Вот этот ореховый комод — управляющего банком, а трюмо-Помпадур, говорят, стояло раньше в прихожей известной в нашем городе девицы, секретер этот владыке нашему принадлежал… С миру по нитке! А гардины у меня парчовые — это же бывшие занавеси царских врат из Крестика, пожертвованные храму купцом третьей гильдии Семяшкиным. Прости, Господи, душу грешную! И вот никогда раньше не было в нашем доме и этого пейзажа живописца Шишкина. Откуда мой любимый его приволок? Кого он пустил в расход перед этим?

Смешно, но я действительно пережила всех, кто участвовал в том собрании. Кто-то погиб на войне, кто-то раньше, а кое-кто позже… А я, ты знаешь, проработала на телеграфе до самой пенсии! Вот только мой сын… Бесплодные отношения, грустная любовь, голодное настоящее, что могут породить они? Слабый отблеск моей страсти, потухший при первом же дуновении холодного ветра… Мой сын умер совсем крошечным от испанки, а с ним, кажется, умерла и я…

И лишь Марго больше не стала устраиваться ни на какую работу. У нее после змеек и пауков совершенно поменялись принципы и вкусы. Может, это произошло несколько раньше, только я не заметила? Не знаю. К ней в ее домик протоптали дорожку одинокие женщины, отчаявшиеся души, любопытные, словом, все жаждущие узнать и по возможности несколько изменить свою судьбу. Потом ей, как я помню, и это надоело. Или, может быть, у нее опять поменялись вкусы? Весь наш полоумный городишко ахнул, узнав, что Марго взяла на вокзале к себе жить старуху с орущей грудной внучкой. А я-то как расстроилась, узнав в нищенке Ларочку Миловидову… И совсем не то получилось у Маргаритки с этой Леночкой, дочкой покойной Ларочки. Плебейская кровь, как ее не разбавляй…

Да и сама Марго как удила закусила! Ничего ведь не боялась! Решила, что сама теперь, как нас прежде, может казнить и миловать! Хотя это ведь с ней случилось, наверно, из-за материализма этого… как его…коммунистического, что ли?

Мир сложнее всякого материализма! Всего, до чего только может додуматься человек! А Маргоша этот материализм как оправдание использовала. Видишь, говорит, я вот иголкой сюда тычу, но ведь не в человека же, а в бумажку. Просто фантазирую, что в него попадает. А если его в это время скорая увозит, так при чем же тут я? Нет на нас коммунистических законов, говорит, и быть не может! А то, что на каждую ведьму закон Божий предусмотрен, так это мимо дум! Как мне душу-то ее отмолить? Успею ли?

Вот, Катюша, и вся наша история… Интересно, какой будет твоя история? Ведь скоро она начнется, твоя история… Мне этого уже не узнать.

Катя не могла ни переварить, ни понять всего услышанного в тот вечер от Анастасии. Спала она в ту ночь совсем плохо. До утра она видела старух из желтого дома, носившихся по комнате с красным знаменем, с которого сочилась кровь. Они радостно кричали на мотив известного армейского марша странные слова:

Вот как падает первым трефовый валет — гадание верное. Означает, что знакомые твои могут оказаться военными. Ну, такими военными… Ниже офицерского чина. Приятеля означает, друга, заступника. А другой валет появится, значит будущее станет беспокойным и безрадостным. Хлопоты одни. С пиками — никто тебе не поможет, нет заступника при пиках. Отступничество одно. Да, при пиках и трефы не в масть.

День шел за днем. А поскольку времена не менялись, то и разницы в этих днях Катя не различала. Она ходила в школу, к которой постепенно притерпелась, а еще она посещала музыкальную школу и кружок иностранного языка. Она чувствовала, что многое упускает из того, чему когда-то учили девушек в их городе в Первомайском исполкоме. Поэтому она усердно разучивала вальсы, польки, гавоты и отрабатывала произношение английских и немецких слов.

Череда дней сливалась в сплошную шелковую бахрому, и Кате иногда казалось, что она не живет, а только все так же наблюдает из-под стола за жизнью, не понимая ее сути до конца, потому что видит не лица, а лишь заношенные стоптанные башмаки. Время тикало и тикало внутри старенького будильника. К Крестику Катя больше ни разу не ходила, не довелось. Ночью, спустя неделю после ее последнего похода, появилась Анастасия и сдержанно попрощалась навсегда. И когда оборвалась эта последняя ниточка, время ускорило свой ход, дни слились в неразличимые недели и ничем не примечательные четверти, и года полетели как птицы. Вот только вчера пошла она в пятый класс, но оглянуться не успела, как оказалась в восьмом.