Виктор Поповичев - Синица на ладони

Иногда Матвею хотелось сходить в сарай за хлевом, посмотреть на невидимого деда, но вспоминался случай у реки, и становилось боязно, хотя и понимал, что это была галлюцинация, следствие тяжелого трудового дня.

Закончив завтрак, Матвей занялся починкой двери. У него были свои понятия о справедливости. За доброту Клавдии он платил неустанными хлопотами, приводя в порядок Клавуськино хозяйство.

Повернулся к окну, почувствовав взгляд, и увидел припавшую к стеклу Клавуську. «Помечтай, помечтай, – подумал он, отвернувшись. – Меня на коттедж не возьмешь. Дураков нема…»

– А природа какая в Красавке! Ты в жизни такой не видел. Лес, река… А люди какие! – Николай Кондратьев поднял свою рюмку: – За русскую деревню.

– Может, потанцуем? – предложил сосед по столику, выпив водки за русскую деревню. – Глянь, – кивнул на двух лохматых крашеных блондинок за соседним столиком.

– А ты ничего не понял? Не понял? – с пьяной настойчивостью допытывался Николай.

– Надоел ты мне со своим коттеджем. Чего ж не поехал жить в свою Красавку?.. Кинул тебе начальник десятку к окладу, а ты и плюнул на русскую деревню.

– Не понял ты! При чем тут деньги? Там живые русалки есть, там люди живут добрые.

– Брось трепаться. Порвал заявление?.. И правильно сделал. А то, что начальник у тебя добрый, радуйся. Другой бы и десятки не дал, и тебя отговорил.

– Мне диссертацию надо делать, – неуверенно возразил Николай. – А-а-а, – махнул рукой и налил себе еще водки. – Туп ты, как обух у топора… За синичку… Кстати. – Он поставил рюмку на стол. – Можешь вот так? – поднес ко рту кулак и дунул в него… Еще раз дунул – пусто на ладони.

– Проветриться тебе надо. Пойду танцевать.

– Иди… Скачи. А я выдую синицу, выдую. – И опять фукнул в кулак. И еще… И заплакал, стукнув кулаком по столу.

– Да выдул ты уже, выдул! – засмеялись блондинки, подмигивая Николаю, повернувшемуся в их сторону.

– Где?.. Где? – суетливо озираясь, спросил Николай, ища взглядом синичку. Даже под стол заглянул.

– Пузырь водки выдул! – расхохотались блондинки.

Поздней осенью коттедж был построен. Вся деревня ходила смотреть на столь необыкновенный для Красавки дом. Цокали языками, нахваливали бригаду Дмитрия.

– Такой гостиницы ни в одном колхозе нет, – говорили с гордостью.

– Так ведь председатель сказал, что молодоженам отдаст, коль такие появятся.

– Откуда у нас молодожены? Гостиница будет.

– Так ведь Матвей-то… Белым днем к Клавдии. Говорят, и Сережка в Волчью падь бегает…

Однажды, когда заканчивались отделочные работы, к коттеджу подъехала телега. В женщине, управляющей лошадью, Матвей узнал Клавдию. За ее спиной сидел ее дед. Увидев Матвея, он по-рачьи сполз с телеги и показал пальцем на укутанный в сено пакет.

– Гостинец вам привез. Уж не обессудьте, коль не по сердцу придется, – прошамкал он и похлопал по пакету.

Матвей осторожно развернул сено, рванул бумагу… Резануло по глазам золото деревянного узорочья.

– Красота-то какая, етит твою мать, – пробормотал шабашник. Взял одну из резных досок и на деда глянул.

– Эт для светелочного оконца, карнизик, – пояснил дед, облокотившись на борт телеги.

Матвей взял другую доску с резьбой узорчатой.

– Эт от лобовой доски, – пояснил дед, стукнув ладонью по дну телеги: – Под навесиком ставится – самое главное украшение. А эт… Эт для слухового оконца рамка.

– Где ж ты так настрополился? – спросил Сергей, беря из телеги резную штуковину.

– Потому как для фронтона – для связки, – сказал дед.

– Громче ему надо, – засмеялась Клавуська, увидев, как Сергей незадачливо пожал плечами. – Глуховат маленько.

Старик подождал, пока парень выкрикнет вопрос, почесал затылок, сдвинул шапку на глаза и выпрямился по-молодому:

– Дак, чай, Семен Удалов дедом мне приходится! Слыхал такого?.. Нет?.. А я его вживе помню. Мы с Поволжья от голода сюда утекли… А тут таких резьбов не делают. Вот и весь тебе секрет. Может, помру скоро – сделал, чтоб дедово узорочье в домовину не забрать. Долго простоит, дубовое. Надумает из вас кто такое резать?.. Научу, пока на ногах держусь.

– Кропотливая работа, – крикнул Матвей деду в самое ухо.

– Струмент – главно дело, чтоб в порядке, а так все просто. Оно понятно – желание… У меня, если что, тетрадка есть. Дед еще рисовал. Он много чего мог. А тетрадка осталась.

И вновь началось паломничество деревенских жителей к дому, теперь еще и украшенному узорочьем деда Удалова. Из соседних деревень и сел приезжали, кто – посмотреть, иные – узор на бумажку перерисовать, а человек из газеты со всех сторон полдня фотографировал коттедж. Пионеры на автобусе из города приезжали любоваться.

Смотрят на дом люди, и чудится им, что сейчас выйдет из двери на крылечко не белый от извести шабашник, а сама Марья Моревна или Василиса Премудрая, окинет дивными очами замершую от восхищения Красавку и запоет песню небесно-чистым голосом, и всем, слушающим эту песню, радостно на душе, и каждый поверит, что не они, так их дети будут жить в дворцах, подобных этому.

Матвей открыл калитку, ведущую в сад. Крадучись пробежал между яблонями, перемахнул через забор и медленно побрел вдоль ограды. Увидев Клавуську с ведром воды в руках, вздрогнул.

– Ты чего в одной рубахе-то? Пиджак надень, холод какой…

– Подышу немного. Голова что-то заболела… Иди, иди. – Матвей махнул рукой.

– Недолго и простыть в одной рубахе-то. И пошла в дом.

Сонные подсолнухи качали ей вслед облетевшими головами, роняя на влажную землю давно созревшие зерна.

– Постой, – сказал Матвей. Подбежал к женщине. Взял ее за плечи. – Спасибо тебе…

«Не торопись, – прошептала свесившаяся через забор ветка яблони, – не спеши, парень, обжигать вздрагивающие Клавуськины губы ледяным поцелуем разлуки. Послушай кровь свою. Она скажет тебе то, о чем умолчала Клавдия. Матвей, Матвей… услышь, как под сердцем стоящей перед тобой женщины стучит еще одно».

– Ты чего? – удивилась Клавдия. – Может, температуришь? – рукой лоб Матвея пощупала. – Нормально вроде.

– Спасибо тебе… Травки завари… Мать-и-мачеху. Ступай…

Матвей подождал, пока Клавдия не вошла в дом, и медленно побрел к железной дороге.

«Слушай, парень, – крикнул ему вдогонку ветер, – пройдет время, и женщины одна другой краше будут опускать свои головы на твою просторную грудь, но родными не станут. Не станут, потому что в каждой из них будешь искать Клавуську. Остановись…»

Он ускорил шаг. Лишь изредка останавливался, ощупывал сверток с деньгами, спрятанный под рубашкой, и спешил дальше.

Купив в кассе билет, спустился с перрона, спрятался в зарослях облетевшего шиповника. До прихода электрички оставалось более получаса.