Робертсон Дэвис - Мир чудес (Дептфордская трилогия - 3)

Только годы спустя, прочтя книгу, я понял, какой, по мысли Сабатини, должна быть Климена: девочка в преддверии любви, чье честолюбие исчерпывается желанием найти богатого покровителя и подороже продать свою красоту. Ни по характеру, ни по физическим данным это не подходило Миледи, в которой ни расчетливости, ни вульгарности не было ни на гран. И потому, терпеливо переписав реплики во время репетиций, из нее сделали остроумную, великодушную актрису, не старше тех лет, что ей готова дать публика, но, уж конечно, не девочку и не красавицу. Вправе ли я это говорить? Она была красива по-своему - той редкой красотой, которая свойственна великим комическим актрисам. У нее был красивый голос, безграничное обаяние, и в ее присутствии вы чувствовали, что какая-нибудь куколка - ничто рядом с ней. Ну и конечно, на ее стороне было бог знает сколько десятилетий сценического опыта, потому что карьеру свою она начала еще совсем ребенком в Ирвинговском "Лицеуме", и даже самая заурядная реплика в ее устах становилась остротой.

Я видел все это, я повторял это снова и снова как молитву, но - увы! я не мог не видеть, что она стара и эксцентрична, и в том, что она делает, есть какая-то экзальтация отчаяния.

Меня переполняла преданность - это чувство было для меня новым и хлопотным, - и сцена "два-два" прошла так, как того хотел сэр Джон. Когда я появился на канате, в награду мне достался громкий вздох зала, а потом, когда занавес опустился, - буря аплодисментов и даже несколько криков "браво". Предназначались они, конечно, сэру Джону. Я это знал и ничуть не возражал. Но еще я понимал, что без меня температура этого восторга была бы ниже.

Пьеса шла, как мне казалось, от триумфа к триумфу, до последнего акта, в котором меня потрясла сцена в салоне мадам де Плугатель - на репетициях я такого не испытывал. Когда Андре-Луи Моро, ставший одним из вождей революции, узнавал от слезливой мадам де Плугатель, что он - ее сын и что его злой гений, маркиз Делатур д'Азир, - его отец (она открывала эту тайну, только когда Моро приставлял шпагу к груди своего врага), мне казалось, что драматизм достигал своей высшей точки. Выражение разочарования и поражения, появлявшееся на лице сэра Джона, тут же сменялось издевательским смехом Скарамуша - на мой взгляд, это была вершина актерского мастерства. Так оно и было на самом деле. Так оно и было. Сейчас бы такое не прошло - мода другая, но если вы хотите изобразить подобные чувства, делать это нужно именно так.

Сколько вызовов к занавесу - и не сосчитать. Цветы для Миледи и несколько букетов для Адель Честертон, которая играла средненько, но была такой хорошенькой - просто облизать хотелось. Речь сэра Джона, которую я потом хорошо изучил: он провозглашал себя и Миледи "самыми покорными, преданными и скромными слугами публики". А потом - проза жизни: укрыть мебель от пыли, укрыть подставки с реквизитом, сверить с Макгрегором запись хронометража и смотреть, как он ковыляет, чтобы упрятать на ночь в сейф свой экземпляр пьесы. Потом - смыть грим, испытывая одновременно восторг и опустошенность, словно я еще никогда не был так счастлив и, уж конечно, никогда не буду.

Не в традициях труппы сэра Джона было сидеть и ждать, что напишут в газетах. Я думаю, это всегда было скорее в нью-йоркском стиле, чем в лондонском. Но когда на следующий день я пришел в театр и стал заниматься своими делами, здесь уже были все газетные отчеты, исключая лишь самых крупных воскресных законодателей мод, чье мнение и было по-настоящему важно. Большинство газет высказывалось доброжелательно, но даже я чувствовал в этой доброжелательности некую сдержанность или вообще какую-то недоговоренность. "Неприкрытый романтизм... подтверждает, что Старая школа еще сохраняет позиции... милые сердцу, знакомые ситуации, разрешаемые способом, освященным романтической традицией... великолепная организация - сэр Джон по-прежнему на коне... Леди Тресайз своим опытом наполняет роль, которая в исполнении актрисы помоложе казалась бы вымученной... Сабатини - это настоящий клад для актеров, которым нужна откровенная мелодрама минувших дней... где еще сегодня найдешь игру такого диапазона и столь же впечатляющую?"

Была одна заметка в "Ньюс-Кроникл", в которой автор - из молодых умников - дал волю своей профессиональной желчности. Озаглавлена она была так: "Зачастила лиса в курятник - там ей и пропасть". В ней откровенно говорилось, что Тресайзы старомодны, склонны к аффектированности и должны уступить место новому театру.

Когда появились воскресные газеты, выяснилось, что "Обсервер" занял ту же позицию, что и ежедневные издания. Создавалось впечатление, что они разглядывали какую-то тонко сработанную вещицу, но с другого конца бинокля, а потому "Скарамуш" представлялся им очень маленьким и далеким. Джеймс Агат в "Санди Таймс" ругал пьесу, уподобляя ее часовому механизму, а сэра Джона и Миледи использовал как дубинки для избиения молодых актеров, которые плохо воспитаны, на сцене - как деревянные, ни двигаться, ни говорить не умеют.

Я услышал, как Холройд сказал Макгрегору: "Нет, не пойдет зритель".

И тем не менее зритель шел почти целых десять недель. В начале каждой недели наступало затишье, а со среды дела шли в гору. Билеты на дневные спектакли обычно разбирались полностью, в основном их покупали женщины из ближайших пригородов, которые приезжали в город побродить по магазинам и немного развлечься. Но люди судачили, что в лондонском театре такая посещаемость в лучшем случае окупает текущие затраты, а расходы на постановку все еще висели на Хозяине. Вид у него, однако, был неунывающий, и вскоре я узнал почему. Он собирался сделать ход, к которому издавна прибегали актеры-антрепренеры: давать "Скарамуша", пока тот собирает зрителей, а потом "по просьбе публики" на несколько недель заменить его на свое проверенное оружие - "Владетеля Баллантрэ".

- Боже мой! - сказал Инджестри, и мне показалось, что он слегка побледнел.

- Вы помните эту пьесу? - спросил Линд.

- Совершенно отчетливо, - ответил Роли.

- Такая плохая пьеса?

- Не хочу оскорбить чувства нашего друга, который так привержен Тресайзам, - сказал Инджестри. - Дело в том, что "Владетель Баллантрэ" совпал с одной из самых низких точек в моей карьере. Я пробовал себя в театре, и оказалось, что это не совсем то, что я ищу.

- Может быть, вы хотите, чтобы я обошел этот момент? - спросил Магнус, и хотя он делал вид, будто проявляет тактичность, я-то видел, что он чуть только не мурлычет от удовольствия.

- Это существенно для вашего подтекста? - спросил Инджестри, и его интонация тоже была полушутливой.

- Весьма существенно. Но я не хочу доставлять вам неприятные минуты, любезный.