Робертсон Дэвис - Пятый персонаж (Дептфордская трилогия - 1)

- Больше тридцати лет, если не считать ту встречу в Швейцарии, согласился я. - А как там Le Solitaire des forets и моя бородатая подружка?

- Le Solitaire умер почти сразу после нашей встречи, - вздохнул Айзенгрим, - а остальных я не видел с начала войны.

После нескольких минут вялого, вымученного разговора я решил, что пора мне и честь знать, - Айзенгрим явно тяготился моим присутствием. Но как только я начал прощаться, уродливая женщина сказала:

- Мы очень надеемся, что завтра вы найдете возможность пообедать в нашем обществе.

- Лизл, ты понимаешь, что ты делаешь? - Айзенгрим говорил по-немецки и очень быстро; судя по всему, он забыл, что я знаю этот язык.

- Прекрасно понимаю, и ты тоже понимаешь, так что оставим эту тему, ответила женщина.

- С огромным удовольствием, если только я вам не помешаю, - сказал я по-немецки.

- Ну как может помешать настолько старый друг, - откликнулся Айзенгрим по-английски; с этого момента он говорил со мною исключительно на родном языке, хотя и успел его порядком подзабыть. - А ты знаешь, Лизл, что мистер Рамзи был моим первым учителем магии? - Теперь Айзенгрим был сама приветливость.

Когда я собрался уходить, он наклонился и прошептал:

- Эта небольшая ссуда, вы помните? Я ни за что бы ее не принял, но Le Solitaire находился в большой нужде - прошу вас, позвольте мне расплатиться немедля.

После чего он легонько постучал меня по груди, по месту, где во внутреннем кармане лежал мой бумажник.

Перед сном, проводя по своему канадско-шотландскому обыкновению благоразумный подсчет расходов и оставшихся денег, я обнаружил в бумажнике несколько лишних купюр на сумму большую (но не оскорбительно большую), чем та, которая исчезла при моей предыдущей встрече с Полом. Мое мнение об Айзенгриме изменилось к лучшему - мне нравится скрупулезность в денежных вопросах.

3

Вот так и вышло, что вместо турне по святыням Южной Америки я присоединился к труппе Магнуса Айзенгрима. Договоренность была достигнута за обедом после нашей первой встречи. Мы обедали втроем - Айзенгрим, жутковатая Лизл и я; Фаустины почему-то не было. В ответ на мой недоуменный вопрос Айзенгрим сказал:

- Она еще не готова выходить на люди.

Странно, подумал я, если уж ты можешь появиться в приличном ресторане с таким вот чудищем, то почему не с самой очаровательной женщиной, какую я видел? Ответ пришел очень скоро, прежде чем кончился длинный обед.

Через час-другой Лизл стала вроде и не такой уродливой. Она была в брюках и куртке ("мужской костюм", о котором я говорил раньше), но рубашка у нее была из мягкого, тончайшего полотна, а прелестный шарфик скреплялся на горле кольцом. Лично я поостерегся бы на ее месте носить мужские лакированные танцевальные штиблеты - одиннадцатого, если не больше, размера, - но в остальном одежда Лизл не вызывала нареканий. Ее короткие волосы были умело уложены, а губы - тут уж я совсем удивился - чуть-чуть подкрашены. Никакие исхищрения не смогли бы скрасить фантастическую уродливость ее лица, однако она была грациозна, имела прекрасный, завораживающий голос и обладала умом настолько острым, что умело избегала его выказывать, предоставляя Айзенгриму играть в разговоре первую скрипку.

- Так вот, - сказал он, - что мы делаем. Мы создаем магическое шоу уникального качества; прежде чем отправиться в мировое турне, мы хотим довести представление до блеска. Пока оно совсем сырое - о, вы очень любезны, но все же я вынужден с вами поспорить, оно совершенно сырое - по сравнению с тем, каким мы хотим его сделать. Мы хотим сочетать высочайший класс работы с шармом и романтической пышностью, какие ассоциируются обычно с балетом - с европейским балетом, а не с этой американской физкультурой. Вы знаете, что в наши дни театр почти отказался от шарма - артисты желают быть потными и достоверными, а драматурги прилюдно колупаются в своих язвах. Ну и ради Бога - таков, значит, дух времени. Но во все времена рядом с этим модным духом присутствовал и другой, прямо ему противоположный. Сейчас это подспудное стремление ориентировано на романтику, на чудеса. Именно это мы хотим предложить публике, но только не с согбенной спиной, не с угодливой улыбочкой, а с достоинством. Вы должны были заметить, что мы не слишком-то улыбаемся в ходе представления и не шутим. В шоу такого рода улыбка - это первый шаг к раболепству. Посмотрите на фокусников, работающих в ночных клубах, они прямо из кожи вон лезут, чтобы завоевать любовь публики, чтобы все думали: "Ну до чего же забавный парень", - а ведь нужно совсем не это, нужно, чтобы думали: "Какой блестящий парень, какой загадочный парень". Это главная болезнь развлекательного жанра: любите меня, приласкайте меня, погладьте по головке. Мы хотим совсем иного.

- Ну и чего же вы хотите? Чтобы вас боялись?

- Чтобы нами поражались. Это не самовлюбленность. Люди хотят чем-то восхищаться, чему-то изумляться, а весь дух нашего времени целенаправленно мешает им в этом. Они с радостью заплатят за возможность поизумляться. Неужели война никого ничему не научила? Гитлер сказал: "Удивляйтесь мне, восторгайтесь мной, я могу сделать то, что другие не могут", - и немцы сбежались к нему, сшибая друг друга с ног. Мы же предлагаем нечто совершенно невинное: развлекательное зрелище, способное напитать изголодавшуюся часть духа. Но из этого ничего не выйдет, если людям, которые нами восхищаются, будет позволено ласкать нас, панибратствовать с нами, покровительствовать нам. Поэтому у нас есть план.

- Какой план?

- Что шоу должно непрерывно поддерживать свой имидж. Меня не должны видеть вне сцены - ну разве что при достаточно серьезных обстоятельствах; я не должен показывать фокусы вне театра. При любых встречах с людьми я должен быть изысканным джентльменом, вызывающим к себе почтение, а не так, приятным мужиком, парнем из соседнего подъезда. У всех девушек будет в контракте пункт, что они не принимают ничьих приглашений без нашего предварительного одобрения, не появляются нигде в одежде, не получившей нашего одобрения, не вляпываются в истории со своими дружками и всегда ведут себя как истинные леди. Это, как вы понимаете, очень не просто. Сама Фаустина доставляет мне уйму головной боли, она абсолютно не умеет одеваться и ест словно с голодного острова.

- Если кто и согласится на такую жизнь, то только за большие деньги.

- Конечно. Поэтому труппа должна быть очень маленькой, а жалованье очень соблазнительным. Людей мы подберем.

- Извините, пожалуйста, но вы все время говорите: мы сделаем то, мы сделаем се. Это что, царственное "мы"? Если так, у вас могут быть нелады с психикой.

- Нет. Конечно нет. Когда я говорю "мы", я имею в виду Лизл и себя. Я маг. Она - самодержица труппы, скоро вы это и сами поймете.