Гарри Тертлдав - Рассказы

Тушратта ткнул пальцем в колоду. «Играем», — произнес он на искаженной, но тем не менее вполне внятной латыни.

Для того, чтобы новичок быстрее освоился с игрой, они выбрали вариант с пятью картами на руках и одним джокером.

— Так можно быстрее всего набраться опыта, — сказал Джеффриз. — С пятью картами хорошо представляешь себе свое положение. При игре с семью картами никогда не знаешь, торговаться дальше или пасовать.

Рамон немного проиграл, немного выиграл, потом опять проиграл — чуть больше. Возможно, он играл бы успешнее, если бы не уделял больше внимания Тушратте, нежели картам. Впрочем, возможно, он все равно бы проиграл, честно признался он себе. Как и следовало ожидать при игре с более искушенными соперниками, абориген проигрывал, но не слишком. Основной его проблемой, насколько мог заметить Кастильо, было нежелание блефовать. Впрочем, антрополог также страдал этим.

Когда запас фишек у Тушратты иссяк, он порылся в торбе и извлек оттуда печать — красивый резной цилиндр из алебастра размером с его мизинец. Такие цилиндры аборигены прокатывали по глиняной табличке в подтверждение того, что та написана владельцем печати. Количество фишек, выданных Гомесом в обмен на печать, казалось вполне справедливым.

Пару конов спустя куссаранин и Джеффриз схватились не на шутку. Рамон попробовал было торговаться, но спасовал после третьей карты. Остальные с разной степенью неудовольствия спасовали после следующей.

— Последняя карта, — объявил антрополог, тасуя колоду.

Кто-то присвистнул. Джеффриз, ухмыляясь, открыл бубновое каре. Через пару кресел от него Тушратта выложил две пары — тройки и девятки.

— Твоя ставка, Тушратта, — сказал Рамон. Куссаранин неохотно подчинился.

— А теперь мы отделим овец от козлищ, — произнес Джеффриз и поднял ставку. Однако улыбка сползла с его лица, когда Тушратта также поднял свою. — Вот ублюдок, — буркнул он по-английски и подвинул от себя еще несколько фишек. — Открывайся.

Весьма довольный собой, Тушратта открыл пятую карту — третью девятку.

— Ух ты! — сказал Джеффриз. — Еще бы не торговаться с фулом на руках!

Кастильо не знал, как много из игры понял Тушратта, но одно тот знал наверняка — то, что выиграл. Он обеими руками сгреб фишки и стал раскладывать их перед собой столбиками по пять.

Джеффриз кисло улыбнулся.

— Не слишком-то гордись, — сказал он Тушратте, переворачивая свою пятую карту — треф. Послышался смех.

— Это научит, Стен, — сказал Гомес.

Тушратта уронил несколько фишек на пол и даже не сделал движения подобрать их: он не отрываясь, будто не веря своим глазам, смотрел на пятую карту Джеффриза.

— У тебя ничего не было! — произнес он. Штурман достаточно освоил местный язык, чтобы понять его.

— Ну, пара шестерок.

Тушратта отмахнулся от этого как от несущественного. Он говорил медленно и неуверенно:

— Ты видел две моих пары. Ты не мог побить их, но продолжал торговаться. Почему?

— Это был блеф, но он не сработал, — ответил Джеффриз. Ключевое слово не имело аналога в латыни, и он обратился за помощью к Кастильо:

— Объясни ему, Рамон, ты лучше знаешь местный язык.

— Попробую, — кивнул антрополог, хотя сам он тоже не знал подходящего слова. — Ты видел бубновое каре Джеффриза. Он хотел заставить тебя поверить в то, что у него флеш. Он не знал, что у тебя три девятки. Если бы у тебя было только две пары, их можно было бы побить флешем, так что ты бы спасовал. Вот этого-то он и хотел. Это называется «блеф».

— Но у него же не было флеша, — чуть не плача протестовал Тушратта.

— Но он мог создать видимость того, что есть, верно? Скажи мне, что бы ты сделал после того, как он поднял ставку, если бы у тебя было только две пары?

Тушратта закрыл глаза руками и помолчал минуту. Потом очень тихо произнес:

— Сдался бы. — С этими словами он собрал рассыпанные фишки. — На сегодня с меня хватит. Что вы мне дадите за это? Сегодня я выиграл гораздо больше чем вчера.

Они сошлись на карманном зеркальце, трех разовых зажигалках и топорике; Рамон подозревал, что последним будут рубить не столько дрова, сколько черепа. Правда, в эту минуту вид у Тушратты был какой угодно, но только не воинственный. Все еще не оправившись от потрясения, вызванного странной игрой Джеффриза, он забрал выигрыш и ушел, что-то бормоча себе под нос.

Кастильо не думал, чтобы это был разговор с таинственными богами; скорее спор с самим собой: «Но он же не… А казалось, будто он… Но у него не… Блеф…»

— Что, собственно, случилось? — спросил Джеффриз. Когда антрополог перевел, Гомес хихикнул:

— Вот ты, Стен, растлеваешь местных. Штурман запустил в него фишкой.

— И я смеялся вместе с ними, — сказал Кастильо, пересказывая эту историю поздно вечером у себя в каюте, — но, вспоминая это заново, я не уверен, что Хуан так уж не прав. Такое впечатление, будто сама возможность обмана не приходила в голову Тушратте.

Катерина хмурясь села в постели, раскинув по голым плечам гриву мягких волос. Ее специальность была далека от круга интересов Рамона, но ум отличался ясностью и особой логикой — это было необходимо, чтобы справиться с любой проблемой.

— Возможно, он был просто поражен правилами новой для него игры, которой у него не было и в мыслях.

— Нет, тут все гораздо серьезнее, — настаивал антрополог. — Аборигену пришлось столкнуться с совершенно новым для него понятием, и это поразило его до глубины души. И что касается мыслей, Мей-Лин поделилась со мной сомнениями в том, что куссаране вообще способны мыслить.

— Способны ли они мыслить? Не говори ерунды, Рамон. Разумеется, способны. Как бы иначе они построили свою цивилизацию?

Кастильо улыбнулся.

— Именно это я и говорил сегодня днем, — он повторил Катерине аргументы Мей-Лин, закончив словами:

— И насколько я понимаю, в ее рассуждениях есть логика. В культуре не могут существовать явления, для описания которых нет слов.

— Совершенно верно, — согласилась Катерина. — Как говорил Маркс, не сознание определяет бытие людей, но бытие определяет сознание.

«Пошла ты со своим Марксом», — с чувством подумал Кастильо. Вслух он этого, впрочем, не произнес (равно как благоразумно избегал проходиться по поводу православного вероисповедания Манолиса Закифиноса). Вместо этого он сказал:

— Вот перед нами Куссара как пример, доказывающий обратное.

— Только потому, что мы не понимаем этого, — мягко, но упрямо сказала Катерина.

Рамон не мог отрицать справедливости ее слов, но продолжал рассуждать.

— Взять, например, их богов. Мы не можем видеть или слышать их, но для куссаранина они так же реальны, как, скажем, кирпич-сырец.

— Все примитивные народы говорят со своими богами, — сказала Катерина.