Диана Шарапова - По-марсиански

Алексею пока тяжело рассуждать продуктивно и найти область применения своим способностям. Ведь в течение тридцати лет все окружающие видели в нём балласт для своих жизненных устремлений. Очень высокая каменная стена выстроилась перед его внутренним взором, но хоть и воображаемая, она была непреодолима и загораживала солнечный свет. Отмечу, что разрушить, разметать по камушку сооружение это было невозможно только со стороны Алексея. Ближний круг людей этого человека находил для себя другие задачи и цели, не спешил спасать. Не справиться один с тем, что предназначено для многих.

Из-за подобных же соображений, мне пришло в голову провести остаток своих дней в заботах. Сколько человеческих судеб, жестоко оборванных в самом начале осознания ими мира, или вернее той частицы малой его, словно зелёные жёсткие плоды, упали с дерева напрасно. Я променял свою бессильную старость на роль неоднозначную и далеко не положительную. Приходится чаще всего говорить полуправду, ради того, чтобы, в конце концов, когда откроется вся жестокость обмана всего населения Земли – раз и навсегда люди отказались от кривого обоюдоострого меча, а именно – лицемерия.

Мои пучеглазые, дискоголовые, рогатые и зеленокожие «гуманоиды» начнут железной рукой наводить порядок. Жизнь на планете подчинится твёрдому рационализму. Решаться, таким образом, продовольственные, экологические, криминально опасные задачи. Более или менее. Или же не так. Кто-нибудь вообразит себе, что наведение на поверхности нашей приплюснутой планеты чистоты и уюта есть новая реинкарнация древней Спарты или нацистской Германии. И моя авантюра, не начавшись, пойдёт прахом. Но тысячи людей, получивших второй шанс в жизни, я надеюсь, нельзя будет обвинить в жестокости и насилии. Ведь, всё, что они «напакостят» будет в рамках нетипичного поведения, цели которых определяю я. Звучит не скромно, некрасиво, зато коротко и по делу. Вся концепция, зачем и почему, уже изложена выше. Не имею склонности повелевать, тешить своё самолюбие унижением человеческого достоинства других. Однажды, я тоже понял, что все мои привычки и убеждения ничто перед поступком, не совершить который было нельзя. Этим опытом бытия поделюсь со своими последователями.

Ещё один серый, ничем не примечательный день прошёл. Не произошло ничего из того, что придаёт жизни хоть какой-то смысл. Никто не высказал свежей мысли или идеи. Такое ощущение, что у людей впереди вечность, все что-то терпят, в чём-то уступают, помалкивают, откладывают на потом, тянут резину. Не видят друг друга, не интересуются, не обсуждают индивидуальные особенности своих увлечений. Так и становятся тем, что называют, как это сейчас принято, человек-функция. Люди вообще склонны, словно рыбы впадать в некий поток и двигаться вместе со своими сородичами максимально избавляясь от качеств, присущих только «последней ветви эволюции». Если пользоваться терминами теории Дарвина. А это не так уж и безобидно, как кажется на первый взгляд. Все те ошибки, которые получаются от одинаковых действий большого числа людей и те, из них, которые могут быть исправлены индивидами, останутся в застывшем положении. Можно просто воспользоваться сложными вычислительными устройствами и часть проблем, действительно будут решена. Но на пути совершения проступков толпы всегда стояли философы-одиночки, отступники, неудачливые политики, полусумасшедшие социально-активные художники и артисты. Теперь их усилий недостаточно. Блуждая безо всяких целей и неожиданно обнаруживая то тут, то там перекосившиеся картины на стене, образно говоря, ребёнок в возрасте 13—16 лет, иногда обращают внимание родителей на незаметные, но очень важные, как оказывается детали. Подобно такому подрастающему поколению люди, находящиеся за «бортом жизни» выполняют особую роль, но их усилия могли бы быть направлены в более рациональное русло. Атланты не смогут держать небо вечно. Можно было бы облегчить их бремя, навеять некий «сон золотой», с условием, что вместо дрёмы всё человеческое сообщество получит мощный стимул к индивидуальному развитию каждого индивида. А там, где образуются отупляющие самосознание учреждения, корпорации, синдикаты и прочая устаревшая чушь, применить, наконец, робототехнику.

Но как же сильна и прочна эта тенденция, даже среди самых творческих направлений и союзов, а именно, самого себя сделать бездушной машиной, отказавшись от естественного для здоровой личности потребности – изучать и преобразовывать среду обитания. По сути, общество делает изгоями тех своих представителей, которые действуют наоборот.

Да ведь из числа их может сложиться неплохая общность, можно дать им почву для общения, обмена мнениями, поддержания друг друга. Вот такие идеи не давали мне покоя, когда я наблюдал за играми детей во дворе. Кто-то повторял поведение своих родственников, другие встраивались в систему первых. Но один или два старались заявить о своих собственных претензиях к миру. Конечно, они тотчас же были изгнаны из стайки, осуждены и осмеяны. Однако же было заметно, что эти отверженные не собираются сдаваться без боя.

Самый сложный этап в работе с самоубийцами, заставить их рассказать историю появления суицидальных мыслей от начала до конца. Как её видят они сами. Чтобы увидеть по пунктам разрушение здоровой беспечной модели личности. Как она становится бесформенной ломаной линией, как резонёрство и безысходность занимают большую часть внутреннего мира и замещают собой явь, данную нам в ощущениях. Им, тем, кто выжил, нужно вытащить из себя все потроха, чтобы разом обозреть его, возвысится над узостью собственного мышления, представить его как одного между другими. Но если это только девятилетний мальчик? Он сидит передо мной как сейчас, размахивая ногами на большом стуле, и чиркает по бумаге зелёным фломастером. На его лбу белеет шрам, на бумаге появляются ломаные линии и кружочки. Его родителям возвращать дитя нельзя. Специалистам кажется, что малыш растёт абсолютно другим, с иной концепцией жизни, чем у них. Если оставить его дома, то из его уязвимой психики получится подушечка для булавок, сливное отверстие для родительских комплексов. Он будет похож на цветок в лесу, прижатый к земле стеблем, как пышно он бы ни распускался, никогда не встать ему вровень с собратьями, чей рост не был ничем ограничен.

– Я подумал, – сказал мальчик, прекратив вдруг своё занятие, – вот я умру, и тогда они поймут, что их мир слишком злой, они плохо относятся друг к другу, и потому им всем так плохо. Они же начнут разбираться и думать, из-за чего такой маленький ребёнок от них ушёл? Они же взрослые, они умнее, они всё поймут. – Он ещё долго рассуждал вслух.