Франк Шетцинг - Стая

Она почувствовала, что лодка приподнялась.

Интересно, видит ли её существо?

Уивер не представляла себе, как это могло происходить. У коллектива нет глаз, но разве это исключает зрение?

Эх, если бы на «Независимости» у них было побольше времени на многосторонние исследования!

Она сильно надеялась, что существо её как-то воспринимает сквозь прозрачный колпак. И что королева не поддастся соблазну открыть кабину, чтобы ощупать Уивер. Это было бы, может, и доброжелательной, но финальной попыткой установления тесного контакта.

Она этого не сделает. Она разумна.

Она?

Как всё-таки быстро впадаешь в человеческий образ мысли.

Уивер даже рассмеялась. И, будто она подала тем самым сигнал, белый свет вокруг лодки стал прозрачнее. Казалось, он странным образом удалялся во все стороны — пока она не поняла, что существо, которое она называла королевой, растворяется. Оно таяло, растягивалось, и на какой-то чудесный миг её окружила звёздная пыль молодого космоса. Прямо перед куполом плясали крохотные белые точки. Если это были одноклеточные, то они обладали изрядными размерами, почти с горошину величиной.

Потом «Дипфлайт» оказался снаружи, а луна снова слилась и теперь парила под батискафом, несомая на раскидистом блюде из тёмной синевы. Судя по всему, королева довольно высоко подняла батискаф вверх. На поверхности блюда творилась неразбериха. Мириады светящихся существ разлетелись поверх голубой сферы. Изнутри желе вылетели химерические рыбы, тела которых излучали сложный узор, сталкиваясь и снова погружаясь в массу. Издали это походило на фейерверк, потом каскады красных точек вспыхнули перед самым батискафом, выстраиваясь всё новым порядком — быстрее, чем успевал уловить глаз. Опускаясь к белому центру, они медленно приняли облик кальмара — огромного, как автобус.

Королева выпустила светлую нить и коснулась середины кальмара, и причудливая игра красных пятен прекратилась.

Что здесь происходит?

Уивер не могла отвести глаз. То вспыхивала стая планктона, то проносилась эскадра неоново-зелёных каракатиц, с глазами на черенках. Молнии пронизывали бескрайнюю синеву, которая терялась там, откуда свечение уже не могло пробиться к Уивер.

Она смотрела и смотрела.

Пока не пресытилась. Больше она не могла этого выдержать. Она заметила, что лодка снова начала опускаться — навстречу светящейся луне. Второй раз она приближалась к этому ужасающе прекрасному, ужасающе чужому миру, на сей раз без шанса снова его покинуть.

Нет. Нет!

Она быстро закрыла всё ещё стоявшую открытой соседнюю кабину и накачала её сжатым воздухом. Сонар показывал сто метров выше дна, и это расстояние убывало. Уивер проверила внутреннее давление, кислород, топливо. Все системы работали. Она выдвинула боковые крылья и включила двигатель. Её подводный самолёт начал взлетать, вначале медленно, потом всё быстрее, удаляясь от чужого мира на дне Гренландского моря и устремляясь к родному небу.

Обратное падение на землю.

Никогда прежде Уивер не случалось столько пережить за такое короткое время. Внезапно у неё возникла тысяча вопросов. Где находятся города Ирр? Где возникает биотехнология? Как они производят Scratch? Что она вообще увидела из чужой цивилизации? Что ей показали ? Всё? Или вообще ничего? Был ли это плавающий город?

Или только его часовые?

Что ты видишь?

Что ты видела?

Я не знаю.

Духи

Вверх, вниз. Вверх, вниз.

Какая тоска.

Волны поднимают и опускают «Дипфлайт». Он держится на поверхности, прошло уже много времени с тех пор, как Уивер поднялась со дна. Она чувствует себя уже как в шизофреническом лифте. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Высокие, но равномерные волны.

Открыть купол опасно: «Дипфлайт» мгновенно начерпает воды. И ей ничего не остаётся, как просто лежать и моргать глазами в надежде, что море когда-нибудь успокоится. Топливо ещё есть. Недостаточно, чтобы добраться до Гренландии или Шпицбергена, но хотя бы приблизиться к ним. Однако пока штормит, ей надо поберечь резервы: плыть по волнам было бы бессмысленно, а погружаться ей не хотелось. Как только успокоится шторм, она пустится в круиз. Хоть куда-нибудь.

Она не знает в точности, что пережила. Но если существо там, на дне, пришло к выводу, что человек имеет нечто общее с Ирр, пусть хотя бы запах, то чувство могло победить логику. Тогда человечеству будет даровано время. Кредит, который выплачивают добровольно.

Больше Уивер ни о чём не хочет думать. Ни о Сигуре Йохансоне, ни о Сэм Кроув и Мёррэе Шанкаре, ни о мёртвых — о Сью Оливейра, Алисе Делавэр, Джеке Грейвольфе. Ни о Сэломоне Пике, ни о Джеке Вандербильте, ни о Лютере Росковице, ни тем более о Джудит Ли.

Ни о Леоне, потому что это самая страшная мысль.

Но всё же она думает.

Они возникли перед ней все, будто собрались на вечеринке.

— Наша хозяйка — само очарование, — говорит Йохансон. — Но ей не мешало бы позаботиться о приличном вине.

— Что ты хочешь? — сухо возражает Оливейра. — Это же батискаф, а не винный погребок.

— Есть вещи, которых я вправе требовать.

— Слушай, Сигур, — смеётся Эневек. — Ты бы её поздравил. Как-никак, она спасла мир.

— Весьма похвально.

— Она спасла? — спросила Кроув. — Мир?

Все растерянно замолчали.

— Давайте честно. — Делавэр передвинула жвачку из-за одной щеки за другую. — Миру на это плевать. Ему лететь сквозь космос что с нами, что без нас — разницы нет. Спасти или погубить мы можем только нас самих.

Эневек согласился:

— Атмосфере всё равно, сможем мы ею дышать или нет. Если человек перестанет существовать, не будет и этой человеческой системы оценок и не будет разницы: что болото, пузырящееся серой, что Тофино в солнечный день.

— Точно, Леон, — кивнул Йохансон. — Выпьем вино понимания. Человечество всего лишь побочная ветвь. Коперник отодвинул Землю из центра мира на край, Дарвин сорвал у нас с головы венец творения, Фрейд показал, что человеческий разум бессилен перед бессознательным. До последнего времени мы были хотя бы единственными организованными умниками на этой планете, но теперь явились старые хозяева и вышвырнули нас вон.

— Потому что Бог нас покинул, — говорит Оливейра.

— Но не совсем, — сказал Эневек. — Карен выхлопотала нам отсрочку.

— Но какой ценой! — Йохансон вытягивает лицо. — Скольким из нас пришлось умереть.

— Невелика потеря, — поддразнивает его Делавэр.

— Только не делай вид, что тебе всё нипочём.

— Просто я очень храбрая. Это только в кино гибнут всегда старые, а молодые остаются в живых.

— Старые гены уступают место более молодым и здоровым, — сухо пояснила Оливейра, — которые гарантируют оптимальное размножение.