Максим Курочкин - Аниськин и сельские гангстеры

– К Калерии пришел, – сказал один, пристально разглядывая Костю.

– Да не, этот к мамке, по делу, я сама слыхала, как она велела папке чистые носки надеть, – опровергла его версию сестренка.

– Вы к кому? – серьезно спросила третья, самая старшая девочка.

– К Анфисе Афанасьевне по делу, – строго сказал Костя, чувствуя себя полным идиотом с этим дурацким букетом.

– Знаем мы ваши дела, – усмехнулась девочка, выразительно глядя на букет и бутылку.

«За кого они меня принимают? – злился Комаров, – знал бы Виктор Августинович!»

Наконец за неприступной границей из детей выросла крупная фигура их мамаши. Увидев цветы, она ярко и неравномерно зарделась, глаза ее подернулись влагой, а нос моментально покраснел и распух.

– Милости просим, – попыталась низко, насколько позволял живот, поклониться она.

Робея и злясь на себя за дурацкий вид и неприятно-радушный прием, Костя переступил порог дома. В большой, ярко обставленной комнате уже был накрыт стол. В больших хрустальных салатницах горками высились национальные русские винегрет и оливье, отдельно громоздились котлеты и курятина, все свободные места заняли вазочки с разнообразными закусками. В центре, как и положено в порядочном обществе, высилась антикварная бутыль самогона.

«Ого, – подумал Костя, – я такую только в кино про неуловимых мстителей видел!»

– Усаживайтесь поудобнее, – суетилась Анфиса Афанасьевна.

– Извините, – решил взять инициативу в свои руки Комаров, но я не за тем сюда пришел, мы договаривались поговорить об интересующем меня деле.

– Как не за тем? – опустила руки хозяйка, – а букет зачем, а портвейн?

«Приду, отпилю ногти у этого злодея», – решил Костя.

А пока дед был недоступен для связи, приходилось выкручиваться самому.

– Цветы и вино из уважения, а на что вы намекаете, я не понимаю, – насупил брови Комаров.

– Ой, забавник, – расхохоталась хозяйка, – люблю остроумных мужчин! Ну, о деле – так о деле. Начинать всегда надо с неприятного.

Анфиса Афанасьевна выгнала из комнаты домочадцев, и хрумкнув прихваченным со стола огурцом, начала:

– Вы понимаете, что то, что я вам скажу – чисто конфиденциально, не для протокола, только как своему. Я неплохо отношусь к Куркулевым и мне не нравится травля, которую устроили завистники возле их имени. Люди не любят, когда кто-то хочет жить по-человечески, – горько вздохнула она, – нам вот тоже завидуют. Шутка ли, столько детей, а дом – полная чаша, всегда колбаса на завтрак, три сервиза «Мадонна» прикупили. У девочек приданое как ни у кого в Но-Пасаране, одних пледов китайских по четыре штуки.

– Можно про Куркулева? – попросил Костя.

– Ах да, конечно. Так вот, не знаю, поможет ли это делу, но у Сережки, у убитого, был роман. Роман нехороший, непорядочный, с непутевой одной местной. Бабенка эта, Ленка, настоящая шалава, а мужик у нее золотой, деньги все в дом, все в дом, а из дома – ничего. Так вот Федя этот, который муж, недавно в нетрезвом состоянии божился, что обоих порешит, если еще раз застукает. Это все знают. Я ничего не имею в виду, но и молчать не могу, видя неторжество справедливости.

– Та-а-ак, – протянул Комаров, – если вы говорите, что про роман Куроедова и Елены..?

– Федорчук, – услужливо подсказала ему Белокурова.

– Федорчук, – повторил Костя, – знали все, то почему никто даже не обмолвился об этом? Ревнивый муж – первый, на кого должно было пасть подозрение, а все в один голос твердили о Куркулеве.

– Да я же разъяснила, – всплеснула руками Анфиса Афанасьевна, – Куркулева не любят, а Федорчук – золотой мужик. Зачем же людям его засаживать? Я-то и то рассказала по-родственному, как заинтересованное лицо. Мне же важно, чтобы у зятя раскрываемость преступлений была высокая.

– Какого еще зятя? – не понял Костя.

Что-то он не помнил, чтобы кроме него в Но-Пасаране был работник милиции.

– А я вам еще не сказала? – опять зарделась пятнами Белокурова, – мы согласны.

– Да на что вы согласны? – заорал от наплыва нехорошего предчувствия Комаров.

– На ваш брак с Калерией, дети мои, – всхлипнула Анфиса Афанасьевна.

Далее все было похоже на дурной сон. Костя деликатно пытался объяснить, что и не собирался делать предложения Калерии, Белокурова кричала, что букет и портвейн – признак сватовства – видело все село, и если после этого Комаров не женится на девушке, то она будет навек опозорена, ворвавшиеся в комнату Калерия и маленький, жалкого вида человечек, по-видимому, глава семьи, пытались уладить конфликт силой и уговорами. В какой-то момент Калерии удалось зажать мать в угол. Человечек, умоляюще прижав к груди руки, взмолился тихим голосом:

– Бегите, бегите, долго продержать мы ее не сможем.

Костя прорвался сквозь кольцо обступившей его ребятни и выскочил на крыльцо. Появление его было встречено неодобрительным гулом множества голосов.

– Эх, жаль, рано вырвался, – выделился из общего гула один голос.

– И без побоев, – поддержал его другой.

– А может, сговорились? – выразил надежду третий.

О том, что он неправ, во весь голос заявила Костина форменная фуражка. Она вылетела из приоткрывшейся двери и со свистом полетела в толпу, сшибая по пути головы молодых подсолнечников.

– Не сговорились, – подытожил четвертый.

– Ты меня еще не знаешь, – грохотал между тем голос Анфисы Афанасьевны, – ты труп, ты еще на коленях умолять будешь, чтобы Калерию за тебя отдали, ты попомнишь, как с сельскими авторитетами связываться!

Толпа одобрительно зажужжала.

– Стакан ставлю за Анфиску, – услышал Костя уже знакомый голос.

– Шустрый какой, – не поддержали его, – дауну ясно, что изживет она нового участкового. Вот если бы ты на него поставил, – другое дело. Я бы с тобой еще поспорил. А так – дудки.

Уже не прислушиваясь к обсуждению своего позорного бегства, Костя начал пробираться сквозь плотно сгрудившуюся толпу. Как ни опускал он глаза, как ни старался смотреть в землю, взгляды но-пасаранцев: иронические, сочувствующие, злорадные – бор-машиной сверлили ему сердце, будоражили душу, терзали совесть. Внезапно кто-то взял его за руку и вывел из казавшейся бесконечной толпы. Комаров поднял глаза и узнал начальника горохового цеха.

– Эх ты, горемыка, – посочувствовал Смирнов, – как же тебя угораздило, не посоветовавшись с людьми, явиться в дом незамужней девицы с цветами и портвейном? Да тут же слов не надо, что бы понять, что ты свататься пришел!

– Не знал я, – буркнул Костя.

– Не знал, – передразнил его Смирнов, – а на то люди в селе есть, чтобы советы спрашивать. Вот меня возьми: я к милиции – со всем уважением! Всегда, чем смогу – помогу. Да я уже и говорил вам.

– Много вас тут таких, доброжелателей, – недовольно сказал Костя. Он никак не мог примириться с предательством Деда-с-печки. – А что же вы сразу не сказали, что у убитого была связь с местной гражданкой? Почему только одна Белокурова из всей деревни рассказала мне о их романе?