Максим Курочкин - Аниськин и сельские гангстеры

Случилось невероятное: непутевая Ленка полюбила собственного мужа и решила сражаться за свою любовь до конца, неважно какого. В момент, когда она мучительно вспоминала, как боролись за любовь героини ее любимых сериалов, и пришел к ней Комаров. До последнего момента она не верила, что рука законного возмездия опуститься на голову ее любимого, теперь, мужа, но теперь… Она поняла все и испугалась.

После дойки Ленка забежала в ФАП к Калерии спросить совета и просто поплакаться в плечо, которое никогда не отталкивало ее. Но жалеть надо было Калерию. Опухшее от слез лицо подруги заставило Елену забыть о собственных несчастьях и прижать к пышной груди голову несчастной Калерии.

– Ой, не могу, – уже не сдерживаясь, в голос, заревела та, – люблю я его, просто распирает изнутри все. Как первый раз увидела, так сразу и полюбила. Горит, горит все!

– Господи, – весело испугалась Ленка, – да неужели случилось, растопил все-таки твое сердечко холодное какой-то оболтус?

– Ой, растопил, – пуще прежнего заливалась Калерия, – да еще как растопил-то!

– Так за чем дело стало? – пожала плечами Ленка, – ты у нас девица видная, от такой никто не откажется, если только идиот какой, а идиот нам и задарма не нужен, и за деньги не нужен.

– Не идиот, – всхлипнула Калерия, – просто он недоступен.

– Как абонент сотовой связи? – попробовала сострить Ленка, сама не вполне понимая, в чем здесь юмор.

– Даже больше, – не поняла юмора Калерия, но на всякий случай улыбнулась.

Видимо, она сама уже немного подустала от собственных рыданий и была не прочь просто поболтать с подругой. Поболтать, посплетничать. Но вспомнив, что главными и первоочередными персонами сплетен Но-Пасарана являются они сами, опять громко и сочно всхлипнула.

– Ты-то как?

– Плохо.

– О Сереге плачешь? – Калерия наконец заметила, что подруга выглядит не лучшим образом.

– Нет, о Федьке.

– Жалеешь?

– Люблю-ю-ю, – дала волю и своим слезам Ленка.

– Ох, и до чего же мы, бабы, дуры, – баюкала Калерия на своей груди лучшую подругу. – Что имеем – не храним, потерявши – плачем.

Вечером вернулся из рейса Федор. Жена выбежала ему навстречу с зареванными, но сияющими глазами и повисла на потной, горячей от разогретой солнцем кабины шее.

– Феденька, вернулся, живой, – причитала она, целуя солоноватые небритые щеки мужа.

– Да пошла ты, – вяло попытался стряхнуть ее с шеи Федя.

– Повестка на тебя пришла, – не отцеплялась Ленка, – засадят ведь.

– Черт, так и знал, что этим все кончится, – выругался Федор. – Из-за тебя, дуры, только и вернулся. Хотел же расчет взять и уехать подальше!

– И уезжай, Феденька, уезжай, – зачастила Ленка, размазывая по лицу слезы, – и расчет нечего брать, у нас накоплено немного, вот все забирай и беги. А как утихнет – я сообщу тебе, вернешься!

– Лихо ты загнула, – рассвирепел вдруг Федор, стряхивая, наконец, повисшую на шее жену. – Я в бега, а ты – в луга? Теперь и в луга бегать не придется: вот она, хата, свободная, хоть пачками принимай.

– Да что ж ты говоришь-то, когда это я пачками принимала, не греши против истины, Федька!

– С тобой сам грешником станешь, – махнул рукой Федор, – дала бы поесть что-нибудь, устал я.

Спустя время Лена пошла в отделение, как и требовала того повестка. Только пошла она туда одна, а не с мужем. Федор в это время пробирался задами к лесу, неся в двух пакетах все необходимое.

Комаров не поверил ни единому слову Елены. Мало того, что эта женщина, из-за которой, судя по всему, пропали двое вполне приличных мужчин, откровенно врала, так она еще и бросала на Костю призывные взгляды, пытаясь с помощью своих чар изменить ход следствия.

– Где был ваш муж в ночь преступления? – спрашивал у нее Костя.

– А под боком сопел, – без зазрения совести отвечала Ленка.

– Кто может подтвердить, что он всю ночь не отлучался из дома?

– Да никто. У нас, у деревенских, не принято, чтобы над супружеской постелью кто-то третий свечку держал. А у вас, городских, принято? – преувеличенно испуганно округляла глаза Ленка.

– Где Федор находится в данный момент?

– А кто его знает. Я мужу полную свободу даю. Пришел из рейса – отдыхает. А где и как – не мое дело.

– Какие отношения связывали вас лично с убитым Куроедовым Сергеем?

– Чисто товарищеские, – таращилась женщина, – честно пионерское, вот те истинный крест.

– Существовала ли причина для конфликта между вашим мужем и Куроедовым?

– Существовала, – уверенно мотнула головой Елена, – в прошлом году на Пасху мой яйцо ему сырое подарил, Серега думал, что вареное, об лоб и разбил. Вот смеху было!

– Гражданка Федорчук! – вспылил наконец Комаров, – если вы не прекратите издеваться над следствием, я буду вынужден посадить вас в камеру предварительного заключения!

– А с превеликим удовольствием, – жестом, подсмотренным на телеэкране, Елена протянула Косте руки. – Заковывай, гражданин начальник. В твоем плену – хоть всю жизнь!

Елену Федорчук пришлось отпустить. Федор, судя по всему, исчез. Скоро должны были иссякнуть и 72 часа пребывания в КПЗ Куркулева. Картина убийства, как капризный карточный домик, никак не хотела складываться в солидное крепкое здание. Оставалось рассчитывать только на помощь свидетелей и улик, найденных на месте преступления.

Свидетели не спешили объявляться, а вещественные доказательства, собранные на месте преступления, ни о чем не говорили. Синие рабочие куртки с некрасивыми черными пуговицами имелись в каждом без исключения дворе, как заметил Костя, на восьмидесяти процентах из них не хватало пуговиц, а ассортимент ботинок, носимый мужским населением Но-Пасарана, ограничивался двумя моделями.

Надо ли говорить, что зарисованный Комаровым рисунок подошвы следа, оставленного на месте преступления, мог принадлежать пятидесяти процентам но-пасаранцев, в том числе Куркулеву и Федорчуку. А «Приму» курили все, без исключения, даже женщины. Единственными зацепками оставались окурок «Парламента» и нож, найденный на груди жертвы. Сигареты дорогие, в местном магазине не продаются и популярностью в народе, как успел заметить Комаров, не пользуются. Куркулев не курил вовсе, что смолил Федорчук еще предстояло выяснить. Нож тоже сулил неплохие шансы. Во-первых, судя по Костиным познаниям, он был ручной работы. Если его делал какой-нибудь сельский умелец, то он вполне мог узнать свою работу. К тому же Комаров сразу снял с ножа довольно четкие отпечатки пальцев. Убитому они не принадлежали, значит, их оставил убийца. И почему, кстати, убийца оставил орудие убийства не в теле жертвы, а вынул его и положил на грудь? Мог бы вообще не вынимать, или забрать с собой. Или в Но-Пасаране так принято? Насмотрелись плохих боевиков, в которых киллеры оставляют рядом с жертвой орудие убийства, и копируют? С этим тоже предстояло разобраться.