Максим Курочкин - Аниськин и сельские гангстеры

– Как порет? – не поверил страшной догадке Костя.

– Розгой, – без интереса ответила девочка. – Она всегда его по средам порет, если за неделю не сворует чего. А где ему воровать-то? – повысила голос девочка, сердито глядя на Костю, – ну что, кроме бензина может поиметь шофер? Замордовала, гадюка, папку совсем. А тебе чего, Калерии записку снести? Так давай снесу, пока тебя мамка в окошко не разглядела. А то и тебе достанется. Десять баксов.

– Сколько? – не понял не столько размер суммы Костя, сколько саму причину оглашения этой суммы.

– А ты думал, бесплатно, что ли? – в глазах девочки заплясали злые огоньки. – Если так, то катись отсюда, пока мамке не крикнула. И если что – запомни. Я всегда помогу. И недорого. Митропия меня зовут. В третьем классе учусь. В четвертый перешла.

Не попрощавшись, Митропия резко развернулась на грязных босых пятках и с жутким воплем вплелась в клубок из дерущихся Ореста, Леонарда и Созонта.

– Орест, Леонардо, Созонт, Митропия, – монотонно запела бабушка, – драться нехорошо, маменька заругает, встаньте немедленно, отряхнитесь и идите стоять в угол носом.

Костя, поймав момент временного охлаждения к своей персоне, набрался смелости и подошел к входной двери. Митропия не обманула, за дверью явно шла разборка. Анфиса Афанасьевна кричала. Кричала беззлобно, но громко и четко, беспощадно чеканя слова обвинения, которые перемежались свистом розги и сдавленными стонами.

– Коммунист он, видите ли! Честный он! Не может государство обкрадывать! А голодные глаза и иссохшие тела наших малюток он видеть может? Калерия отощала, насквозь светится! Вот и получай, морда твоя бесстыжая! За Сильфиду, за Ореста, за Леонардо, за Созонта, за Жозефину, за Вильгельмину, за Митропию, за Калерию, за…

Душа Кости рвалась в дом, на защиту честного водителя грузовика Ивана Федоровича Белокурова, а долг пригвоздил его ноги к некрашенному деревянному крыльцу. Хищение государственной собственности! На его глазах, вернее, ушах, практически созревал заговор и подстрекательство! Он обязан был выслушать до конца, и только потом ворваться в дом с «Макаровым» наперевес и взять с поличным Анфису Афанасьевну.

– Дочь с голоду воет целыми сутками, боится на глаза порядочным людям показаться, – сдабривала удары правдой-маткой меж тем госпожа Белокурова, – все женихи от мощей ее поразбежались! А ему стыдно! Стыдно должно быть за Калерию, за Сильфиду, за Ореста, за Леонардо, за Созонта, за Жозефину, за Вильгельмину, за Митропию, за…

Град ударов снова посыпался на честную голову или еще там что Ивана Федоровича.

– Думал, что принесешь в кармане цементу или овса горсть, и я отстану? Брал бы пример с порядочных людей! Вон, Смирнов грузовиками горох ворует, а ведь бездетный! И то, видимо, не хватает! Еще и из гречневого цеха потаскивает. И из перлового. И из овсяного…

В такт перечислению всех цехов мелькрупкомбината

«Пробуждение» засвистели удары безжалостной розги.

– И чего я за него не пошла в свое время? Купалась бы теперь в горохе, как принцесса на горошине, польстилась, дурочка, на чуб твой задрипанный, да на взгляд сладкий. Вот погоди, я ребелитируюсь, Калерию за него отдам. Из участкового все равно толка не выйдет. Слухи ходят, что ни одной взятки еще не взял. Хорошо, Бог уберег, не дал кровиночку за него отдать. Но он мне все равно ответит, сживу со свету!

Опять засвистела злодейка-розга. Казалось, что Анфиса Афанасьевна хотела на муже выместить ненависть к участковому, посмевшему отказаться от ее дочери.

Уже знакомый Комарову мягкий, деликатный удар сбросил его с крыльца. На лету он успел узнать косу и объем Калерии. Девушка только мелькнула на крыльце и уже в следующий момент скрылась в доме. Внутри раздался шум опрокидываемой мебели, всхлипы, бормотание, мяукание и через минуту девушка вывела на крыльцо зареванного отца.

– Здрасте, – шмыгнул носом Иван Федорович, – добрый денек нынче.

– Идите, папенька на сеновал, отлежитесь, мазь я вам в карман сунула, – ласково похлопала отца по голове девушка. По спине она его хлопать, видимо, не могла. – Что вам надо, Константин Дмитриевич? – без обычных своих вздыханий и рдения спросила она Комарова.

С последней их встречи Калерия изменилась. Она заметно похудела. Глаза утратили игривость и блеск и выглядели припухшими и заплаканными, неизменный румянец уступил место сероватой бледности, пухлые губы были скорбно сжаты.

– Что случилось, Калерия? – с участием спросил Костя.

С момента гибели Елены он стал снисходительнее относиться к своей несостоявшейся невесте.

– Ничего, – с заметным усилием произнесла Калерия, – ничего. Если у вас ко мне нет вопросов, то идите. Я не хочу, чтобы вас видели рядом с моим домом.

– С каких это пор вы стали бояться сплетен?

Калерия промолчала.

Виктор Августинович посвятил немало учебных часов изучению психологии:

– преступника,

– жертвы,

– подозреваемого,

– свидетеля,

– и просто человека.

Поэтому Комаров сразу заметил, что с девушкой что-то не так. На просто человека она была не похожа, и некоторые аспекты ее поведения очень подходили под определение преступника, жертвы, подозреваемого и свидетеля. А может, смерть близкой подруги так сильно повлияла на нее? Что ни говори, а не смотря на разность харатеров, они с Еленой были очень дружны.

– Вам неприятно, что я застал сцену истязания вашего отца? – наугад спросил Костя.

– То, что мама обижает папу, знает весь Но-Пасаран. Это началось буквально с рождения первого ребенка. А он, то есть я, родился прямо на свадьбе, за торжественным столом. Папе даже пришлось взять фамилию мамы. Так она потребовала, когда решила выйти за папу замуж. Девичья фамилия папы – Крузенштерн, мама считает, что она некрасивая и трудновыговариваемая. А теперь – извините. Мне надо идти.

Костя чувствовал, что девушка разрывалась на части. Она хотела бежать, и желала, чтобы Костя ее остановил. Ей надо было молчать и хотелось выговориться. Она даже несколько раз открыла рот в попытке что-то сказать, но столько же раз судорожно его закрыла. Наконец из глаз ее мощным потоком хлынули слезы и, заломив белые полные руки, девушка привычным жестом отшвырнула стоящего у нее на пути Комарова и красивыми крупными скачками помчалась в сторону леса.

На лету Костя успел заметить, что полные белые плечи ее трясутся от едва сдерживаемых рыданий.

– Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль, – прокомментировала забытая всеми бабушка Белокуровых.

– Сомнений в том, что Смирнов преступник, становится все меньше, – рассуждал Комаров, шагая по привычному маршруту – из угла в угол своей комнатенки. – Даже если он и не убийца, то уж ворюга – точно, раз главный бухгалтер мелькрупкомбината ставит его в пример слишком честному мужу. Но как можно увязать окурки «Парламента» на месте первого преступления, в руке убитой Елены и окурки той же марки сигарет в пепельнице Смирнова? И при чем тогда тут грузовики гороха, похищенные начальником горохового цеха? Зачем заурядному гороховому вору убивать бывшего уголовника Куроедова и его любовницу? Стоп. А кем у нас там работал при жизни Куроедов?