Максим Курочкин - Аниськин и снежный человек

Действительно странные лужи! Поглощенный своими мыслями, он только зафиксировал эти символические кляксы в своей памяти, но не вывел логического обоснования их появления.

Дождя ни вчера, ни сегодня не было, да и не дают дождевые капли таких луж!

– Ну? – потребовал он продолжения у Печного.

– Вот тебе и «ну»! Обычай сегодня такой. Водой всех из ведра окатывать. На счастие, значит.

– Так это ты ведро подвесил? На счастье? – сам не поверил в свое предположение Костя.

– А вот это – сам догадывайся. И вообще. Обижаться не положено. А то счастья не будет.

– Да как ты ведро-то подвесил? На печь еле забираешься. Не мог ты сам полное ведро воды на такую высоту поднять.

– Я еще и не такое могу. Вот как женюсь сегодня на Пелагее, увидишь, на что старые разведчики способны.

Костя прыснул, едва успев проглотить сметану. Дед сочинял так серьезно, так достоверно, что Костя живо представил себе Печного в фраке и валенках и бабушку Пелагею в белом платье и с бзничным пирогом под мышкой.

– Чего иржешь? – обиделся дед, – сегодня сбываются все тайные и нетайные сексуальные желания. Обычай такой, а против обычаев спорить нельзя.

– И какие обычаи бывают на Ивана Купала? – действительно заинтересовался Костя.

Польщенный его интересом дед слез с печи и сел рядом. Костя налил ему чаю и достал из буфета вазочку с карамелью. Дед спрятал горсть конфет в карман и начал:

– Тебе с подробностями или шаляй-валяй?

– Шалая-валяй, – испугался подробностей Костя.

– Тады приготовься. Шаляй-валяй тоже долго.

Рассказывал Печной действительно долго. Перемежал события совсем ненужными подробностями и своими комментариями, ругал нерадивых участников тех далеких событий, одобрял или порицал обычаи, которые дошли до наших дней. Но Косте все равно было интересно. Слушая деда, он с удивлением понимал, что верит всему, что он говорит, верит настолько, что ясно видит картинки, рисуемые живописанием деда.

Оказывается, на заре зарождения рода человеческого, стоял по ночам в небесах на страже вполне симпатичный и холостой Бог луны и огня Семаргл Сварожич. Это был вполне порядочный Бог: он покровительствовал домашнему очагу, следил за порядком проведения огненных жертвоприношений. Но это были так себе, попутные обязанности, добровольно взваленные на себя Семарглом. Самой важной обязанностью для себя он считал одну: не пускать в мир зло, которое может бесконтрольно, в его отсутствие, просочиться из космоса на землю. Так и стоял он века: красивый, холостой, мускулистый, с огненным мечом наперевес.

Но разве может мужчина спокойно нести свои обязанности, если на свете существует язва-змея-искусительница женщина? Ни один честный муж пострадал от ее ядовитых ласк и посулов. Ни один пренебрег служебными обязанностями, чтобы выполнить ее минутную прихоть. Ни один загубил душу ради ее весьма сомнительных (по сравнению с чувством исполненного долга) прелестей.

Нашлась и на Семаргла такая проруха. Звали ее красиво:

Богиня ночи Купальница. Не один десяток лет эта прелестница соблазняла небесного стража на любовные игры – русалии, не одну сотню ночей являла пред очами его свои бесспорные прелести. Первое время мужественный стражник монотонно и по-военному четко объяснял ей:

Мне всю ночь до рассвета нужно не спать,

В небесах мне на страже нужно стоять,

Чтобы черный Змей не прополз из тьмы,

Жито в поле широком бы не потоптал,

Молоко у коров бы не отобрал,

А у матушек – малых детушек.

Потом он просто молча бросал тоскливый, извиняющийся взгляд в бездонные, бархатные очи самой эротичной из Богинь, задумывался, и вот, в ночь Осеннего Равноденствия, когда, казалось сам воздух был напоен наполнен дыханием страсти и неги, храброе и благородное сердце Семаргла не выдержало. Билось, рвалось его сердце на две части, когда спускался стражник на землю. Долг, страх за судьбу вверенного ему мира тарзанкой волокли его на пост, а то, что сильнее самых убедительных доводов разума мягко и приятно влекло вниз, где уже ждала его полуприкрытая прозрачной негой ночи Купальница.

Бросил Семаргл последний взгляд на небо, проверил, не открылась ли где брешь для проникновения зла в мир и утонул новых для него, мучительно-прекрасных ощущениях.

Ночь эта была так волшебна, что пронеслась одним нереальным мгновением. На сколько смогла, продлила Купальница эту ночь, и стала ночь длиннее дня, но разве могут какие-то мгновения подарить истосковавшимся по любви влюбленным удовлетворение? Вернулся Семаргл на небо. Вернулся, чисто по-мужски раскаялся в своей слабости и поклялся по крайней мере целый год блюсти верность своему поднадоевшему посту. И никто не знает, заметил или не заметил он, как на самом пике их страсти в мир черным облачком проникло зло…

А ровно через девять месяцев, впрочем, как и у людей, в день Летнего Солнцестояния, Купальница подарила любимому двойняшек: дочку и сына. Кострому и Купала. Дети были, конечно, необычные. И непослушные. Кто воспитывал детей в одиночку, тот поймет Купальницу. Попробуй сделать из двойняшек людей, когда отец месяцами пропадает в командировках! Пусть хоть и на небесах. В общем, дальнейшая жизнь детей была наполнена такого крутейшего экшена, что рассказ о нем занял бы не то, что обеденный перерыв

Комарова, а прихватил еще бы и вечер. Суть не в этом. А в том, что с завидной регулярностью, но только раз в году каменное сердце Семаргла таяло, и он откликался на зов Купальницы. В эту ночь, ночь Осеннего Равноденствия с той же завидной регулярностью ночь становится длиннее дня и в мир совершенно безнаказанно проникает зло. Но зло старается проникнуть незаметно для Семаргла, и поэтому не мешает зарождению новой жизни, которая достигает своего расцвета и апогея ровно в день Летнего Солнцестояния – в день Ивана Купалы.

Боже, что творится в день рождения шкодливых близнецов! Мало того, что совершенно шалеет нечисть: хулиганит на Лысых горах, ворует звезды, летает на метлах; но и происходят вполне независимые, всем известные чудеса: цветут разрыв-трава и папортник, открываются клады.

Не лучше ведут себя и люди. Абсолютно неразумным считается спать в эту ночь. Все более-менее любопытные караулят встречу солнца с месяцем, чтобы подсматривать, как «солнце грае». Подсматривать нехорошо, это известно, но подсматривание – малая толика дурных поступков, на которые решаются неразумные дети природы в эту ночь. Чего, например, стоят ритуальные сжигания чучел божеств мужского семени в эту ночь? А что тут особенного? Ярило, Купало, Каструбонька выполнили свою миссию. Зерна, посеянные ими, проросли, поэтому божества должны умереть до следующей весны. И что самое обидное – соломенные чучела сжигают с шутками и непристойными песнями. А на рассвете купаются, в чем мать родила, чтобы снять с себя злые немощи и болезни, горят в огне страсти, чтобы уподобиться только что сожженным на костре божествам.