Павел Амнуэль - Суд

Серебряный полумесяц — небесная ладья Озириса — заходил за горизонт. Минхотеп, лежавший на тростниковой циновке, протянул руку, пытаясь поймать ладонью блестящий рог луны. Полумесяц ускользал, он возникал то слева, то справа от ладони. Тогда Минхотеп понял, что у него дрожат руки.

Старость… Она подбиралась незаметно, и Минхотеп думал, что ее приход вообще минует его. Он любил удивлять учеников и раньше за несколько дней высекал на граните прекрасное надгробие. Кончилось. Шестьдесят пять лет — предел для скульптора. Великий Раоми, создатель пирамиды Хуфу, прожил меньше. Что ж, Минхотепу есть чем гордиться. Может быть, и его спустя много лет назовут великим создателем храма Хафры. Назовут ли? Его, Минхотепа, судьба похожа на судьбу фараона Джедефре: его так же быстро забудут. Уже забыли. Даже здесь, на копях Каграта, в северной части Синайских владений, скульптора знают немногие. А ведь он прожил в нем больше тридцати лет. Каграт был хуже темницы, но имел по сравнению с ней одно преимущество: здесь Минхотеп мог спокойно работать…

Луна зашла. В осязаемо густом мраке звезды висели над головой, словно светляки. Минхотеп встал, подошел к краю плоской кровли одноэтажного дома, на которой проводил недолгие летние ночи. Селение спало, но в южной его части заметно было какое-то движение. Послышался цокот копыт, и два всадника проскакали мимо. Первый размахивал факелом, и скульптор успел увидеть на голове второго убор из страусовых перьев. Посланец фараона! Несомненно, что-то важное. Минхотеп побрел к своему ложу. Его не интересовали новости, исходившие от великого, милостивого, всеведущего, проклятого богами Хафры.

На лестнице послышался топот ног. На крышу поднялись ученики Минхотепа — Хатор и Сетеб. Голос Сетеба прерывался от сдерживаемых рыданий:

— Великий Дом умер!

Минхотеп равнодушно смотрел на юношей. Так вот какую весть принес гонец: фараон умер, и прах его посвящен Анубису. А разве это не означает, что он, Минхотеп, изгнанный волей Царя царей в глухую провинцию, вновь обрел свободу? Хатор скорбным голосом начал рассказ.

— В этом году Яро разлился широко. По этому случаю в Сильсилэ отправился торжественный кортеж фараона. Великий Дом согласно обычаю предков должен был принести жертву Птаху. Но плодородный Яро нес не только жирный ил, в его водах плавали раздувшиеся трупы животных, дохлая рыба, ядовитые водоросли. Наутро после жертвоприношения у фараона начался сильный жар. Лекари и жрецы пытались исцелить тяжкий недуг. Но три ночи спустя царь Верхнего и Нижнего Кемта, Хафра, рожденный небом, порождение Сэба, бога земли, ушел в страну Озириса, повергнув в печаль свой осиротевший народ.

Хатор умолк. Сетеб бессвязно бормотал молитву. Решение пришло неожиданно, и Минхотеп поднялся во весь рост. Голос его звучал спокойно, даже торжественно:

— Хапи взывает к справедливости. Я иду в столицу. Нужно исполнить священный обычай предков, перед которым равны боги и смертные.

Редко кто шел в Меннефер через горы на юго-запад от Синайской пустыни. Поход через пески опасен, но такая опасность привычна для жителя Кемта. Солнце и жажда — с этим каждый учится бороться с детства. В Магхаре к ним прибавлялась третья трудность — горы.

Ученики не осмелились возражать, а Минхотеп не объяснил им причину своего решения. Он был в Магхаре несколько раз, правда, давно, в молодости, когда следил за обработкой известняковых плит, предназначавшихся для гигантской статуи Гора. Вышли они с рассветом, но к полудню Минхотеп устал и уже едва передвигал ноги. Скульптор шел и с привычным отвращением вспоминал слова из заветов отца сыну, слова, которые он, как и все, заучил наизусть еще шестилетним ребенком:

«Смотри, это фараон! Пока мы утром спим еще, он уже бодрствует и заботится о нас. Пока мы предаемся удовольствиям, он сидит за работой, за работой для нас. Он заботится о поддержании каналов, он распоряжается постройкой храмов, он бдит над нами, чтобы не было сделано несправедливости, и защищает нас от произвола. Он оказывает милости там, где закон карает неумолимо. Кричи громко, во весь голос кричи: хвала Сыну солнца, хвала, хвала!»

Слова эти давно потеряли для Минхотепа всякий смысл. Он говорил «фараон», но уже не ощущал при этом трепета. Говорил «Сын солнца», а сам думал: скорее сын Гатгара, бога тьмы, заблудший, нелюбимый сын.

Минхотеп не мог заставить себя думать о Хафре с почтением даже теперь, когда фараон ушел в мир теней. Не мог, потому что знал. Это знание много лет лежало на его плечах тяжким бременем, но так ли необходимо избавляться от него сейчас? Нужно ли, чтобы тот, кто верил, начал сомневаться, а тот, кто сомневался — начал проклинать? Нужно ли людям знать всю правду о своем владыке?

Минхотеп имеет в виду Суд над мертвыми. Фараон не мог быть погребен, пока весь народ не произнесет над ним Суд. При жизни фараон считался непогрешимым, слова его были законом, но тем страшнее отзывался Суд, ибо речь шла о самом важном для египтянина — о почетном погребении. Если на Суде хоть один человек справедливо указывал на какую-то неискупленную, вину умершего, в почетном погребении отказывали. Гроб вставляли в нишу в стене в жилом покое — напоминание для детей и внуков. Было только одно средство избавиться от трупа: письменное отпущение от того, чей голос был против погребения. Подобный Суд производился над каждым умершим, но для частных лиц имел гораздо меньшее значение: ведь их можно было наказывать и при жизни.

Минхотеп никогда не рассказывал ученикам о днях своей молодости. Хатор и Сетеб были слишком юны и слишком чтили власть, чтобы понять его. Хатор умен и сам когда-нибудь придет к тем же мыслям, что и учитель, поймет лживость канонов «Книги Меонг». Хотя «Книга Меонг» священна и нарушение ее канонов считается святотатством. Но Сетеб… Неглуп, расторопен, однако нет в нем того, что Минхотеп называл «душой души», нет искры, которая делает человека творцом. «Книга Меонг» — его идеал именно потому, что показывает удобную дорогу в жизни.

Мужество сойти с этой дороги дано немногим, Минхотеп свернул с нее, прошел через муки и изгнание, но не жалел об этом. Он пристально вглядывался в лица учеников, нередко верил им, чаще — сомневался…

Когда полуденная жара стала невыносимой, Сетеб отыскал небольшую пещеру. В ней была тень, и камни еще не успели прогреться. Минхотеп сел, прислонился к шершавой стене.

Тихий насмешливый голос, прозвучавший из темноты пещеры, заставил юношей, присевших рядом с учителем, вскочить на ноги.

— Людям становится тесно в этом мире?

Из темноты выступила низенькая фигура старика в изорванном хитоне. Отстранив Хатора, преградившего ему путь, отшельник склонился над Минхотепом и, ощупав его изрезанный морщинами лоб, сказал: