Герман Фальк - Третий Шанс

Знаешь, кем он работает? Продавцом запчастей. И всё. И если не произойдёт чуда, то этим всё и закончится. А он говорит: «Еще хорошо, что такая работа есть, а то у нас вон мужики вообще без работы сидят или машины моют». Ну, и, мол, у них там как ни учись, никуда не продвинешься, что зам. директора и директор «свои люди» владельца магазина. Бубнит: «А кто меня куда возьмёт, сюда-то по блату устроился».

И всё, что он хотел, это вытащить нас на какое-то ток-шоу на телевидении, чтобы «срубить бабла». А что? Привет из прошлого, герой научной сенсации, всё такое. Но профессор какие-то связи подключил, в общем, ему объяснили, что история останется в тайне и будет рассекречена через много лет. И его то ли напугали, то ли денег дали, а может, и то, и другое, но он, вроде, никому ничего не сказал.

Нам с ним оказалось не о чем беседовать. Совсем. Кроме новостей, как дома и как на работе – не о чем. Нет, сначала было интересно послушать, как там футбол, что он купил домой и «какую тачилу в кредит взял». В Турцию два раза отдыхать ездили, потом кредиты отдавали. Телефон сотовый свой новый показал.

А знаешь, пока его ко мне не привезли, очень интересно было, куда техника шагнула, как мир за десять лет изменился. А потом, как с ним встретился, так всё опустилось. Плакал до утра. Реально плакал. Мне же тогда, тридцатилетнему, казалось, что всё ещё впереди, что скоро всё наладится, потому что не может не наладиться. А оказалось, что никаких таких перемен. Помнишь, как у Макаревича?

Так верили, что главное придёт,

Себя считали кем-то из немногих,

И ждали, что вот-вот произойдёт

Счастливый поворот твоей дороги.

Но жизнь уже как будто на исходе,

И скоро, без сомнения, пройдёт,

А с нами ничего не происходит,

И вряд ли что-нибудь произойдёт.

А я скоро умру. Но есть то, что заставляет меня цепляться за жизнь. Это надежда. Я уйду, но на свете останется несколько частичек меня. Мало кому выпадает такой шанс, чтобы сразу несколько.

Я видел Машку. Ей двенадцать. Ему разрешили пригласить меня домой. Колька, у нас ещё есть дочка Василиса, ей сейчас пять. Я не увижу их взрослыми и не узнаю, как сложилась их жизнь – профессор отказался сканировать мой нынешний мозг. Но как хочется, чтобы их увидел ты! Чтобы не было слишком поздно, чтобы ты мог их обнять и прижать к себе. Я им тоже написал письма, чтобы доставили через десять лет, сейчас ещё рано, да и вся эта секретность…

Колька, у нас прекрасные дочки! Мне разрешили провести у него дома всего час, да этого оказалось и достаточно. Он представил меня как своего знакомого. Я увидел Аню. Она тоже изменилась. Видно было, что очередной гость ей в тягость, но за этим чувствовалось, что ей в тягость вообще все. Был четверг, и они оба говорили: «Слава богу, завтра пятница». А в выходные – магазин, готовка, уборка и телек. Может, в кино. И детей в зоопарк, если погода будет хорошая. А я смотрел на сорокалетнюю, немного располневшую женщину и понимал, что люблю её, люблю, как никогда не думал, что могу любить. Что в прежней жизни рядом был человек, к которому привык, привязался. Но я тогда даже не представлял, насколько этот человек родной.

Какие всё-таки у нас дочки! Я смотрел на них и понимал, что они не будут такими, как он. Не знаю, почему, но я это видел. Они немного посидели со взрослыми и быстро убежали. А я ему что-то пытался про воспитание… Эх, да было бы кому… А на прощание я дочек обнял и поцеловал. Когда я коснулся руки Машеньки, я думал, сейчас взорвётся и мозг, и душа и весь мир! И Василиса… в прежней жизни ее не было, совсем. Но я прижал её к себе и услышал, как бьётся сердечко. Родное-родное. Частичка меня. И тебя.

Знаешь, за что бы я отдал все на свете самые интересные фильмы и вообще всё, что в кино, по телевизору и в игровой приставке? За то, чтобы хотя бы десятую часто этого времени, на развлекуху потраченного, просто гулять в парке. Семьёй. Аня, дочки – они ведь всегда были так близко, а мы с тобой были от них слишком далеко. Мыслями и душой мы слишком часто были не с ними.

Больше я к ним не ездил. Хотя, завтра меня отвезут посмотреть на них из машины. Я попросился в последний раз их увидать.

И вот ещё. Знаешь, какая мысль была первая, когда я понял, что меня «разбудили» через десять лет? Как на этом срубить бабла и как бы тот прежний Коля мне конкуренцию не составил. Не знаю, когда и с какой мыслью «проснулся» ты. А знаешь, что бы первое я спросил сейчас? Живы ли мама и папа.

Я был на их могиле. Они вместе. Если бы «проснуться» на полгода раньше, я бы успел застать маму и с ней поговорить… И ещё раз услышать её, услышать, что она скажет. Хотя, нет, слова-то помню. Только вот смысл приходит лишь сейчас.

Чувствуешь, как изъясняться стал? Скажи, не как раньше! Это польза литературы. Хочется поставить смайлик, но культура не позволяет)))

И ещё одна моя надежда – это ты. Проживи так, чтобы у нас с тобой были потомки, и чтобы они тобой гордились. И чтобы мы гордились ими.

Когда уже обратно в клинику возвращался, песня по радио была. «Ромео и Джульетта» Галанина. Послушай… Может, поймёшь что… Меня зацепило. А может быть, ещё успеешь их застать.

Удачи!

Коля»

И ещё в конверт была вложена фотография. Семья.

Он плакал. Лежал и плакал. В подушку, в рукав, уткнувшись в стену. Пытался вспомнить лица, прикосновения, запахи, жесты, слова. Самые-самые мелкие детали. Вспоминалось легко, потому что было совсем недавно. И накатывала новая волна, и он опять плакал. Беззвучно, лишь непроизвольно дёргая плечами.

Уже когда солнце начало клониться к горизонту, в комнату вошёл профессор. Без стука, только скрипнула половица. Вошёл, снял очки и серьёзно посмотрел на Колю.

– Прочитал? Переживи сегодняшний день, Коля. У тебя новая жизнь. И ещё один шанс прожить её достойно.

– Спасибо… тебе… сказать?.. – сквозь всхлипывания в три приёма сумел проговорить Коля. – Вершитель судеб хренов!

– За шанс? Это уж тебе решать. До завтра.

И вышел.

И Колю мысли совсем унесли, и время остановилось, и дальше всё было как в забытьи…

… как на дне рождения у Андрюхи познакомились с Анькой, как с родителями ходил в цирк и обляпался мороженым, как в сервисе чуть машина с подъёмника не грохнулась, как Машку на шее катал, а она его описала, как зимой в школе железный забор лизнул, как папа ушёл из дома, а потом вернулся, как Машка, визжа, на санках каталась с горки, как умерла бабушка, как в садик пришёл с новой машинкой, как родители «отмазывали» от армии, а он понтовался, мол, пойду послужу, как на первой работе спёр коробку шурупов, а его поймали, как первый раз курил за школой и закашлялся, как неумело объяснялся Аньке в любви и как, если приходил не поздно, кричал с порога: «Эй, ребёнок, а ну марш отца встречать!», и как приходил поздно, и как непростительно часто это делал, и как папа отходил его ремнём за разбитую дверцу серванта, и мамины пироги, и папин шашлык, который сам так и не научился готовить…