Сергей Иванов - Двое

Когда-то это огромное здание служило, наверно, музеем либо дворцом, хотя теперь поверить в такое было бы трудно. От того безоблачного времени в нём сохранилось лишь несколько изувеченных статуй в салатовых подтёках жвачных плевков да с полдюжины картин под самым потолком, простреленных и закопчённых. В центральном корпусе сейчас размещался Питомник, опекаемый женским монастырём, который занимал боковые крылья того же здания. В главном же зале бывшего дворца – громадном, величественном, со сводчатым мозаичным потолком и балконами в несколько этажей – устроили монастырскую трапезную и время от времени проводили грандиозные приёмы-вечеринки, на которые каждый раз съезжались практически все свободные от дежурства Служители округа.

Андр не знал, какое событие послужило поводом для нынешнего шабаша: один ли из бесчисленных религиозных праздников или провозглашение очередного «вечного и нерушимого» союза между какими-нибудь монахом и монахиней. Наверняка и большинство собравшихся об этом понятия не имело, да и вряд ли кого-нибудь это всерьёз интересовало.

Огромный зал был переполнен пирующими, столы завалены съестным, но еда исчезала с волшебной быстротой – босоногие послушницы, порхавшие между тесно сдвинутыми креслами и лежанками, едва успевали пополнять запасы. Зато с питьём проблем не возникало: в установленные по всему залу краны под приличным давлением подавалось вино из монастырских подвалов. В воздухе стоял неумолчный гвалт. Время от времени то там, то тут вспыхивали ссоры, с унылым однообразием разряжавшиеся мордобоем – к восторгу зрителей. Где-то орали песню, наверняка бессовестно перевирая мелодию, а забытый текст заменяя цитатами из проповедей. Любители наркожвачки методично заплёвывали пол зелёной вязкой слюной.

С самого начала пиршества Андр прочно обосновался в затенённом углу, отбитом им у трёх дюжих монахов и позволявшим обозревать весь зал, не привлекая к себе лишнего внимания. Своё участие в общем веселье Андр ограничивал тем, что не спеша поглощал содержимое тарелок да звонко шлёпал пробегавших мимо послушниц по сухощавым попкам, едва прикрытым лоскутками серой ткани. Чрезмерно общительных Андр отпугивал свирепым оскалом, не устрашившим лишь маленькую подвыпившую монахиню, которая после неудачной попытки обольщения расположилась напротив и норовила лягнуть его в бедро босой ногой – сапожки она успела где-то растерять. Автоматически отодвигая ногу от азартных пинков женщины, Андр продолжал целеустремлённо насыщаться и без надежды наблюдать за залом, прислушиваться к разговорам. Говорили почти все – много, взахлёб, срываясь на крик – идеальные условия для разведчика! Однако в этом мутном потоке слов, в массовом этом словоизвержении не удалось выловить ничего, чего бы он уже не знал, ни одного выболтанного секрета или хоть сколько-нибудь полезного факта, – всё тот же замусоленный, десятки раз слышанный трёп: о жратве, о пойле, об оружии и транспорте, о бабах… По-видимому, здешние Служители были тем, чем и казались: тупыми, вскормленными человечиной надсмотрщиками, не годными ни на что другое. Управление заводами шло в обход рядовых монахов, и любые их попытки вмешаться в чётко налаженную работу предприятий пресекались немедленно и решительно – например, нынешним начальником Андра, настоятелем Уго.

Это была странная личность – невзрачный лысеющий человечек, не выделявшийся среди прочих монахов ни силой, ни свирепостью, ни даже, по первому впечатлению, интеллектом. Но в нужный момент настоятель вдруг с ходу выдавал такие решения – неожиданные, точные, насыщенные пониманием обстановки в целом и данной конкретной ситуации, что Двое только диву давались: их суммарные здравый смысл и знание жизни не сумели бы управиться лучше. На Уго будто озарение находило, он даже внешне преображался: распрямлялся, приосанивался (и это не выглядело смешным), глаза становились пронзительными, голос обретал звучность и вкрадчивую властность, – будто все его прежние повадки, мелочные и суетливые, были лишь умелой маской. Свои распоряжения при этом настоятель ничем не мотивировал, разве что ссылался всё на ту же таинственную Волю.

Оставив настоятеля с его странностями про запас, Андр три ночи кряду изображал из себя монастырское привидение, забираясь в архивы своего монастыря, а на четвёртую решился на дальний, опасный, вызвавший энергичные возражения Второго поход в соседний монастырь, переворошил кипы пыльных пожелтелых бумаг – и всё для того, чтобы обнаружить там сведения, никуда не ведущие и ничего не объясняющие. И поэтому Андр так обрадовался случаю лицезреть окружную элиту на очередной попойке в бывшем дворце.

А теперь он должен был скучать здесь, вдыхать винные испарения и сносить пинки пьяной монашки, которая, не получив удовлетворения сама, тем не менее исправно отпугивала всех прочих претенденток на роль его подружки. А Андрей только раздражённо фыркал, когда Андр взглядом обращал его внимание на какую-нибудь особенно экзотическую фигуру.

Конечно, жаловаться было глупо: путь от границы до этого уютного, в общем, угла не оказался слишком долгим. На четвёртый день после внедрения всё тот же тонкоголосый толстяк-Служитель отослал Андра в глубь страны, где ему без долгих объяснений выделили отдельную келью, снабдили всем положенным и определили надсмотрщиком в один из подчинённых монастырю заводов. Должность оказалась не пыльной, и дышалось здесь куда легче, чем на границе, – потому хотя бы, что монастырский устав предписывал беречь квалифицированных заводских работников. Да и работниц Служители по ночам не беспокоили – не было нужды. Обитательницы женского монастыря, в большинстве своём молодые, здоровые и привлекательные, с энтузиазмом поддерживали самые смелые начинания монахов, и уж в этом-то их не ограничивал никто. Это даже нельзя было назвать развратом, потому что ничего иного они не знали и представить себе не могли. В сущности, у них не было выбора: любая связь не могла длиться дольше трёх дней – таков здесь был срок памяти. Разве что после очередного инструктажа двое случайно сталкивались вновь, чтобы опять окунуться в лихорадочную торопливость любовного суррогата, будто отсутствие долгосрочных радостей люди инстинктивно стремились компенсировать разгулом сиюминутных наслаждений. Впрочем, и трёхдневная связь была нетипичной: обычно люди пресыщались друг другом значительно быстрее, что не было удивительным при таком катастрофическом обмельчании душ, и продолжали поиск в новых партнёрах – новизны ли, чувственности ли, или ещё чего-то, о чём сами они давно и прочно забыли…