Николай Чадович - Первые шаги по Тропе: Злой Котел

Из смятого мною молодого подлеска вылетели две поджарые зверюги, державшие носы низко над землей – типичные ищейки, впрочем, больше похожие на огромных крыс, чем на собак. Хорошо хоть, что они не подходили ни под одно известное мне описание вредоносцев. Это были еще не охотники, а только свора, пущенная по ел еду дичи.

Когда я увидел преследователей, нас разделяло шагов двадцать-тридцать, и как раз посредине этой дистанции находилось яйцо, к этому времени принявшее цвет лесного мха.

Мне сразу вспомнились слова о необычайной жизнеспособности яйца и о его способности предугадывать надвигающуюся беду. Ну что же, мне оставалось только позавидовать ему, а заодно и посетовать на свою печальную участь. Уж если яйцо удрало из котомки, не сочтя ее безопасным местом, то от меня самого скорее всего и клочьев не останется.

Бежать смысла не имело – о двух ногах с четырьмя лапами не потягаешься. Взобраться на дерево не представлялось возможным – нижние ветки отстояли от земли метров на пять. Оставалось одно – драться. Многие твари, даже весьма грозные на вид, весьма пугливы. Бывает, что они обращаются в бегство после первой же полученной царапины.

Я выхватил кремниевый нож, отбросил котомку и прислонился к древесному стволу.

Звери приближались, по-прежнему утюжа землю носами. На левом ухе каждого виднелось выжженное клеймо. В плече одного торчала тонюсенькая иголочка – последний привет, посланный мне летуном.

Яйца обе ищейки достигли одновременно и остановились возле него как вкопанные. Если существует такое выражение «есть глазами», то можно сказать, что они ели яйцо носами, обнюхивая его, словно источник редчайшего наслаждения.

Одна зверюга даже лизнула яйцо, что очень не понравилось другой, которая злобно ощерилась и зарычала (зашипела, завыла, зачирикала?)

Первая тоже разинула пасть, где зубов было больше, чем у щуки. В следующее мгновение они уже сцепились, да так, что только шерсть в разные стороны полетела. Можно было легко представить себе, что стало бы со мной, попадись я этим тварям в лапы.

Яйцо, быстро светлея, покатилось в мою сторону и юркнуло в котомку – пошли, мол, дальше, путь свободен. К густому запаху смолы, хвои и лесных трав добавился сладковатый дурманящий аромат, схожий с тем, который стоит в жаркий полдень над плантациями созревающего опиумного мака.

Я ускорил шаг и, добравшись до очередного ручья, уже не стал переправляться на другой берег, а побрел по его руслу против течения (идти по течению предпочтительней, но ведь и преследователи думают так же). Ищеек, едва не растерзавших меня, я уже не опасался, им сейчас хотя бы в своих проблемах разобраться, но ведь вредоносцы могли пустить по следу и другую свору. А вода, как и время, смывает все, даже грехи наши.

Ручей вытекал из небольшого заболоченного озерца, и я, провалившись в ил по пояс, поспешил выбраться на берег. Пропитанная водой почва прогибалась под ногами, и здесь, наверное, меня не смогла бы учуять даже знаменитая овчарка Ингус, на пару с не менее знаменитым пограничником Карацупой некогда обезвредившая почти тысячу нарушителей границы (и откуда столько взялось?).

На подгибающихся ногах я двинулся дальше, и вскоре мои ноздри, во многом заменявшие теперь утраченный слух, уловили запах дыма. Где-то неподалеку горел огонь и не просто горел, а поджаривал что-то вкусное. Яйцо не подавало о себе никаких известий, а значит, непосредственная опасность отсутствовала. Тем не менее я не стал соваться к костру напрямик, а сначала решил выяснить, что за публика возле него собралась.

И опять проклятая глухота подвела меня. Какой-то незнакомец, вышедший из зарослей где-то позади, обогнал меня и, небрежно кивнув головой (а вернее, лохматым безобразным обрубком, эту голову заменявшим), направился в сторону костра. Палка, которую он нес на плече, была унизана лупоглазыми озерными рыбинами.

Повезло, подумал я. А ведь так недолго и нож в спину схлопотать. Надо взять себе за правило почаще озираться. На яйцо надежда слабая – оно предчувствует только ту опасность, которая угрожает непосредственно ему.

Бывает и так, что в большом городе тебе за целый день никто и куска хлеба не подаст, но я не мог припомнить ни единого случая, когда меня прогнали бы от костра, одиноко горевшего в пустыне, в чащобе или на обочине дороги. Вселенское братство бродяг никогда не откажет в гостеприимстве своему случайному сотоварищу, пусть даже у того не все ясно с происхождением, сзади волочится длинный хвост, а количество конечностей явно превышает общепринятую норму.

Два десятка существ, лежавших и сидевших вокруг костра, принадлежали, как минимум, к семи различным расам, но их объединяла одна общая примета – массивное кольцо, вдетое в нос или в ухо. Это были ульники – цыгане Тропы, о которых я много слышал, но воочию видел впервые.

Не здороваясь (никогда не здоровайся первым, если не имеешь представления о языке хозяев), я поклонился огню и скромно присел в сторонке. Никто не зацепил меня ни словом, ни взглядом, только какой-то коротышка, сплошь заросший зеленоватой буйной шерстью, молча протянул снятый с огня прут, на котором приняла свою смерть здоровенная жирная рыбина, в недавнем прошлом сама любившая закусить чужой плотью. Колесо жизни, ничего не поделаешь. Когда-нибудь кто-то скушает и нас.

И, хотя мое измученное тело требовало пищи, как можно больше пищи, я так и заснул с недоеденным куском в руке. Впрочем, состояние, в которое я впал, было скорее беспамятством, чем сном. Чтобы так спать, нужно иметь очень надежного ангела-хранителя.

Проснулся я на ложе из хвои, куда меня оттащили ульники, накрытый мягкими шкурами. Завтрак состоял из той же самой рыбы, только уже холодной, и какого-то напитка, весьма похожего на настойку кокаина. У меня после него не то что язык, а даже небо онемело.

Затем ульники стали собираться в дорогу, и я присоединился к их маленькому табору. На меня сразу же взвалили увесистый тюк с неизвестным грузом, а в ухо вставили кольцо, благо, что дырка там уже имелась (не в мочке, а непосредственно в раковине, и появилась она не красоты ради, а вследствие попадания арбалетной стрелы).

Когда со всеми формальностями было покончено и я стал полноправным ульником (терпимое отношение ко мне, кроме всего прочего, объяснялось еще и недостатком в носильщиках), караван тронулся в путь.

Кое-кто из новых товарищей пытался заговорить со мной, но я только виновато пожимал плечами и тыкал пальцем в окольцованное ухо, дескать, ничего не слышу. Я по-прежнему знал множество языков, но понимал только два, вернее даже один, – общий для тенетников и вредоносцев. Впрочем, жестами общались и некоторые другие ульники, так что я мало чем выделялся из общей среды.