Алексей Барон - Эскадра его высочества

— Сбить замки к чертовой матери! — предложил не в меру горячий командир шестого батальона.

Сетран, имевший короткий, но яркий снабженческий опыт, едва устоял на ногах. Он живо представил, сколько недостач спишут прожженные интенданты на такое деяние. И кого в конечном счете сделают за это козлом отпущения.

— Я вам собью, — процедил новый командующий. — Приказываю немедленно атаковать с тем, что имеется!

— Но как же так? Без прикрытия артиллерийских кораблей? Нас перетопят как котят!

— Трусишь, майор? Это приказ. Мы упускаем время! Все ясно?

— Так точно, — кисло ответил командир шестого батальона. — Яснее не бывает.

— Поплывешь первым, — зло сказал Сетран. — Умник!

Остальные комбаты бросились к своим частям, чтобы освободить дорогу смертникам. Потому что назревал очередной бессмертный подвиг во славу Пресветлого. Мешать не следовало…

КОНШЕССУ ГЛУВИЛЛУ

ЛИЧНО

Проверь чернильницу. Скоро потребуется. Понял?

В бухте творилось что-то невообразимое.

Потерявшие ветер померанцы вовсе не потеряли хладнокровия. Шесть их кораблей, включая все три линкора, растянулись в правильную колонну. При этом каждый корабль одним бортом обстреливал многострадальный Контамар, а другим громил сбившиеся в беспорядочную кучу шлюпки с десантом.

Эпикифор с досадой отбросил подзорную трубу.

— Кто командует абордажной атакой? Альметракис?

— Бывший вице-адмирал Альметракис… э… отстранен, ваша люминесценция.

— Отстранен? В разгар боя? Командующий флотом?! Нет, с нашим орденом не соскучишься…

— Я думал, вы знаете, — потупившись, сказал Глувилл.

— Как видишь — нет. И какой же это идиот распорядился? — бледнея, спросил великий сострадарий.

Задавая свой вопрос, он уже знал ответ. И тем не менее едва не задохнулся, когда услышал от Глувилла то, что и ожидал услышать:

— Дык это… того. Обрат Керсис приказал.

Случившееся далеко выходило за всякие рамки. Воспользовавшись пожаром Сострадариума, на некоторое время лишившего контроля люминесценция над ситуацией, не в меру ретивый бубудумзел вообразил, что вправе заменить главу ордена. Хотел того Гомоякубо или не хотел, понимал или нет, но этим он бросал прямой вызов эпикифору.

И каким образом!

В самый ответственный момент этот дикарь дезорганизовал управление остатками Домашнего флота. Как оказалось, ему были совершенно безразличны и способности паркетного адмирала Сетрана, и судьба имперской морской пехоты, так бестолково гибнущей под померанскими ядрами, и даже сама империя как таковая.

Эпикифор окончательно понял, что Керсису Гомоякубо вообще безразлично все, кроме личной власти. Ничто другое его не интересовало и не трогало. При этом вполне могло статься, что Керсис, как и большинство хитрых дураков, толком не знал, на что употребит эту почти неограниченную власть, буде получит ее в свои окорокообразные ручищи. Ну, удовлетворит свои зоологические потребности. А дальше что?

Что ж, он сам ускорил свою судьбу. Если зарвавшийся пампуас вообразил, что даже такие штуки ему будут сходить с рук, то он очень ошибся. Как выражается милейший марусим, змея укусит свою ногу. Заднюю. Вообразившую себя передней… Видимо, следовало сделать это раньше, но еще не поздно сделать и сейчас!

— Глувилл! Немедленно выпиши ордер на арест, — голосом, сухим, как пески Ящерленда, приказал эпикифор.

— Арест кого, ваша люминесценция?

— Керсиса Гомоякубо.

— Так он же… того. Глава Святой Бубусиды.

— Бывший глава.

— Но… как же это?

— Ты стал плохо слышать, Глувилл? Быть может, тебя тоже пора заменить?

— Никак нет, ваша люминесценция! Я хорошо слышу. Очень хорошо…

Глувилл долго возился с ящиком секретера, доставая письменные принадлежности. Эпикифор отвернулся к окну и стал смотреть на бухту.

Картина по-прежнему открывалась самая безотрадная.

Над нещадно бомбардируемым Контамаром висела густая туча дыма, а редкие ответные выстрелы из замка совершенно не достигали цели, — у померанцев хватало ума использовать свое превосходство в дальности огня.

Почти в центре Монсазо тонул «Эписумус». Прямо напротив Сострадариума с обвисшими парусами дрейфовала «Орейя». То же самое в Южном проливе происходило и с фрегатом «Сибу». В сборище разномастных гребных судов часто били тяжелые померанские ядра. И все это происходило на глазах у магрибинцев…

Глувилл нерешительно кашлянул.

— А что, если обрат Керсис прикажет своим бубудускам…

— Что? Сопротивляться?! На этот случай захвати с собой когорту лучезарных обратьев Санация. Они сейчас стоят у нас во дворе и не знают, чем заняться. Возьми их с собой, коншесс Глувилл! Именем Пресветлого приказываю устроить Ускоренное Покаяние любому, кто вздумает оказать сопротивление или просто выкажет ослушание.

— И даже…

— Нет, ты явно плохо слышишь, Глувилл. Я же ясно сказал: любому.

— Так точно, обрат экипи… эпикифор. Прошу подписать ордер.

Глувилл протянул бумагу и перо.

Его руки мелко дрожали и почему-то были в перчатках. «Нет, пора менять, — рассеянно подумал великий сострадарий, читая указ. — Мерзнет, видимо. Перчатки в июле… Старый стал, бестолковый. И небрежный, — перо плохо очинено, даже колется. Раньше за Глувиллом такого не водилось».

— Все, — сказал эпикифор, — поставь печать и отправляйся.

Глувилл принял страшный документ, свернул его трубочкой. Кланяясь, начал пятиться к выходу. У порога почему-то задержался, поднял бледное, по-собачьи безрадостное лицо.

Эпикифор раздраженно махнул на него рукой. И вдруг почувствовал, что рука немеет. Показалось, что сотни мелких иголочек ползут от указательного пальца. Вверх по кисти, на предплечье, а потом еще дальше — на плечо. Его люминесценций машинально попытался поднести ладонь к глазам, чтобы посмотреть, что же с ней происходит.

Но рука не послушалась. Более того, начала кружиться голова. Великий сострадарий пошатнулся, оперся о конторку.

— Затхлое растение ухух, — пробормотал он.

Глувилл опустил глаза, съежился, икнул. Он был невероятно, беспредельно, до судорог испуган. Испуган в совершенно неприличной степени.

Эпикифор это понял и презрительно усмехнулся.

— Ах ты, псина… трусливая. Обмочился, да?

Больше он ничего не говорил. В короткие секунды, которые ему оставалось еще пробыть в сознании, великий сострадарий припомнил фразу из одной древней книги. О том, что при кризисах в обществе беззакония закономерно побеждают наиболее оголтелые. А ведь правда, отрешенно подумал он. Значит, самым оголтелым был не я…

Эта мысль не помешала ему бороться до конца. Левой рукой глава всемогущего ордена откуда-то из складок мантии вытащил маленький пистолет с двумя коротко обрезанными стволами. Однако взвести курки уже не смог, — правая рука висела плетью. Змея все же укусила себя. Но не за ногу, а за руку…