Жозеф Дельтей - Фарфоровая джонка

Они дошли до последнего холма. Бастард из Э, который шел впереди, закричал от огорчения. Все подбежали. У подножия холма - Океан. Он катил задумчивые волны вдоль обнаженного берега. Он был прекрасен и пуст.

Они поняли, что находятся на острове, и великая печаль охватила их. Они в молчании уселись на сухую землю. Они смотрели на море. Их охватило одиночество, и они любовно приблизились друг к другу. Ветер в деревьях шептал надоедливые упреки. Вдали красные цапли летали вдоль берега. Солнце было в зените, оно продолжало свой бег, без расстояния, без отклонений, всемогущее и одинокое. Они чувствовали вокруг себя круг, круг воды...

Понемногу отчаяние сменилось гневом. Некоторые вскакивали и саблями сбивали кору с деревьев. Генуэзец продолжал сидеть бледный, безучастный: он отстегнул один за другим все четыре кинжала и швырнул их в сторону моря. Потом он предложил построить хижины и основать здесь деревню. Его не слушали. Они спешили вернуться по своим следам к "Святой Эстелле". Они поднялись все сразу и пошли на восток. Генуэзец боязливо шел сзади.

Они плохо узнавали обратный путь. Они шли медленнее и не свистели. Хромой перестал хромать. По временам они с волнением замечали следы утреннего похода. Они снова увидели дерево с квадратными листьями, и, проходя мимо, вешали на него клочки материи от дурного глаза.

Потом они заметили, что не хватает Поля Крабба. Кое-кто украдкой высказывался за то, чтобы не искать его. Но с тех пор, как они узнали, что находятся на острове, странная жалость появилась в них. Их души смягчались суеверием и страхом. Они вернулись, прислушиваясь, испытывая горечь. Люди кидали оружие в знак его бесполезности или из потребности в кротости. Их лица сияли дружбой, их сердца были жалостны. Мимо них пробежала собака на низких лапах, без ушей, со сросшимися ноздрями. Она пристально поглядела на них и прыгнула в траву. Наконец они услышали голос Крабба. Они приблизились к нему. Он находился на узкой прогалине, его душа была преисполнена нежности, грудь под расстегнутой рубашкой была открыта ветру, он стоял на коленях перед горлицами.

Он встал, его ноги подкашивались, он с сожалением последовал за товарищами.

Они снова почувствовали себя одинокими. Они говорили мало и неискусно. Бастард сказал громко: "Это Остров Увости". И все широко раскрыли глаза. Некоторые монотонно заныли. Была потребность в признаниях, но язык был нем. Они чувствовали любовь к деревьям. На привалах они садились в круг и молча держались за руки. Потом продолжали путь еще более одинокие. На них спускалась тень.

Тогда они вспомнили о капитане. И сожаление пронзило их. Они упрекали друг друга в непокорности сдержанно и вполголоса.

Они снова прошли мимо холмов. До них долетел восточный ветер. Тогда они немного приободрились. Ускорили шаг.

Но вдруг они остановились и столпились вокруг животного, лежавшего на песке. Они глядели на него, как дети.

Оно судорожно простирало четыре руки. Это была маленькая бородатая обезьяна с жалкими глазами. Шерсть цвета смолы росла на спине и конечностях, на животе она была мышиного цвета. У нее был кривой позвоночник, может быть, вследствие ранения, и тощий зад. Два хорошеньких, нежно-розовых ушка украшали круглую головку без лба и без подбородка. Она все время стонала. Грелюш подошел и почтительно коснулся ее кончиками пальцев. Обезьянка подняла голову и взглянула на них. И они увидели, что у нее изъедена мордочка, вся в язвах и прыщах. На правом боку, на сухой ране, было немного запекшейся крови. Она пыталась встать, но не могла, и, хныча покатилась по земле.

Генуэзец, знавший травы, сделал ей примочку из листьев.

Люди повеселели. Жизнь воскресла в них. Смертельное недомогание исчезло. Они дышали и смеялись.

Они принесли чистой воды в горстях и Генуэзец обмыл раны животного. К обезьянке возвращались силы и ее порочность. Она таращила глаза вправо и влево, чтобы видеть всех. От удовольствия она чесала тощую грудь.

Тогда Бастард и Генуэзец сделали носилки из ветвей и осторожно перенесли на них обезьянку. Потом, подняв носилки на плечи, они пошли к берегу моря; все матросы следовали за ними, бодро хохоча во все горло...

Глава 9

ИЗГНАНИЕ НА МОРЕ

Наступала ночь, они зажгли большой костер из медовых лиан и стволов красного дерева. Чтобы он сильнее дымил, они подбрасывали в него прибитые к берегу ящики и тряпки. Еще они кидали в него влажные фуфайки и кожаные сандалии. Многие срезали бороды и швыряли их в огонь.

Они смутно ждали возвращения "Святой Эстеллы". Они мечтали о том, что Поль Жор не бросит их совсем. Он вернется за ними. Ночью, может быть, он увидит костер. Может быть, он поймет. Высокое пламя и дым поднимались к звездам. Мятежники мирно заснули.

Каравелла причалила в полночь, но они не слышали, потому что устали. Поль Жор сошел на берег и, видя, что они спят на песке, понял, что они раскаялись. Тогда он подошел и одного за другим разбудил их шлепками и тумаками, смеясь. А они, вскочив спросонок, и увидев своего капитана и красный фонарь на носу судна, приветствовали каравеллу.

Поль Жор уселся среди них. Им уже не хотелось спать. Капитан сказал им, что выловил третью фарфоровую бутылку, третье письмо Ла. И вдруг все почувствовали в своих сердцах странную любовь к Ла. Теплый воздух наполнял груди. Обезьянка спала. В этот час запахи деревьев пресны. Человек вдыхает тайну. Они уселись и с громкими криками потребовали письмо.

Аналют принес бумагу и начал читать:

"Я прекрасна и меня зовут Ла. Однажды в Лан-Су была большая охота в честь мандарина. Люди в шпорах эта проехали по деревне, вооруженные пиками синего стекла, они расклеивали Приказы о травле. Я шла вдоль рисового поля, чтобы увидеть всадников на дороге. Сначала проехали глашатаи на неподкованных лошадях, потом шли люди, одетые в плотный шелк с вышитыми на рукавах колосьями. Один из них остановился, увидев меня. Он нес на обеих руках священных соколов. Он подошел ко мне. Он выпустил всех соколов в небо. Он поцеловал меня. Мандарин приказал перерезать ему горло у меня на глазах за то, что он упустил его соколов. Мне было девять лет.

С того дня я знаю, что я прекрасна.

Мандарин Бу Лей Сан, мой повелитель, никогда не целовал меня так. Когда он отсчитал таэли моей матери и увез меня в свой дворец в Кин-Чеу, он дал мне комнату и кольцо и оставил меня одну на всю ночь. Я помню, эта ночь была теплая и синяя, со звездами, как рисовые зерна, ибо я провела ее почти всю у окна. Я не была ни грустна, ни озлоблена и не чувствовала сожалений. Почему бы я стала думать о Ну Наме? Он, наверное, будет иметь мужество умереть от любви, приличия будут соблюдены.

Когда побледнели звезды, я почувствовала свежесть в груди. Я сняла одежды и легла в постель. Я спала, как взрослая женщина после чудесной ночи.