Антон Антонов - Меч Заратустры

– Ты прав, священник – на небе один Бог. Но кроме неба есть еще земля и мир подземный. Есть Саваоф – бог небес и законов, и сын его Джезус Крайст Суперстар, и птица его – голубь. Есть Воланд, бог подземелий и войн, и сын его Пилат, который убил Суперстара, а птица его – ворон. И есть Люцифер – бог земли и свободы, и сын его Константин, а птица его – стерх. Так говорит Заратустра.

По правде говоря, лидер алисоманов придумал все это сам, а на Заратустру ссылался только ради авторитета. Ему просто нужна была доктрина, которая помогла бы примирить всех соратников – и тех, кто вслед за Кинчевым уверовал в Бога, и тех, кто по старой памяти больше почитал сатану. А поскольку исполняющий обязанности сына Люцифера на земле был юношей умным и с богатой фантазией, ему сама собой пришла в голову эта комбинация из трех богов с их семьями и домашними животными.

У этих богов, ко всему прочему, были еще и жены, но Константин пожалел святого старца и не стал ему о них говорить. И так, слушая собеседника, Нестор бледнел, истово крестился и шептал молитвы, а узнав, что Константин мечтает побывать в аду для расширения кругозора, махнул на него рукой и даже спорить не стал.

В самом деле, о чем можно говорить с человеком, если он даже ада не боится?

Однако на прощание Нестор все же нашел подходящую угрозу и воскликнул, гневно потрясая указующим перстом:

– Недолго тебе смущать людей ересью сатанинской. Идет сюда богатырь Илья огнем и мечом крестить землю языческую.

Он уже знал, что Илья Муромец после кровопролития на свадьбе дал молодой жене такой обет.

Лишь после этого юная Вера согласилась уединиться с мужем в опочивальне и подарить ему первую брачную ночь.

Будущего сына они решили назвать Алешей Поповичем.

Богатырская свадьба на берегу Истры плавно перетекла в загонную охоту, в которой не всякий знал, на кого он охотится, но рвался к цели с энергией неандертальца, которому показали мамонта.

С мамонтами однако, были трудности. Все слоны были наперечет, и на Истре они точно не водились.

Но на это охотникам было наплевать. С гиканьем носились они по лесу пешими и верхом с таким видом, будто вознамерились истребить всю дичь миль на десять вокруг.

Эта картина могла бы вызвать сердечный приступ у любого из диких экологов или адамитов, которые оберегают жизнь, чтобы преградить дорогу злу. Но на самом деле жизнь в Экумене развивалась так бурно, что серьезно повредить ей могла разве что ядерная бомбардировка.

Никто не знает, сколько зайцев было в уцелевшем кольце земной территории наутро после Катастрофы. Наверняка немного. Пригородная зона – не лучшее место для обитания мелких травоядных.

Но они все-таки были – иначе откуда взяться целым полчищам зайцеобразных в новых лесах Экумены.

Тут, конечно, мешались еще и кролики – любимая живность дачников. Быстрее, чем они, размножались только крысы и мыши, но у тех в городе были проблемы с едой, а кроликов кормили люди.

Правда, в дни большого голода кормильцы сожрали всех городских кроликов, обитавших преимущественно на балконах. Но загородные уцелели, и благоразумные дачники долгое время ели только самцов, а самочек берегли на племя.

Живой кролик стоил больше, чем жареный, и мелкий ушастый скот быстро распространялся по дворам. И не только по дворам.

Дикие экологи, еще со времен разгрома зоопарка утвердившиеся в мысли, что все животные должны жить на воле, то и дело устраивали налеты на дачи и хутора, выпуская на свободу все живое, что там было. Их примеру следовали и другие дикари, жившие охотой и рыболовством и заинтересованные в обилии дичи.

Экологи – все как один закоренелые вегетарианцы с преобладанием экзальтированных девушек – ненавидели дикарей и всех вообще охотников лютой ненавистью, но это не мешало им делать одно дело – обогащать дикую природу Экумены.

Еще более разумно поступали язычники Перыни, которые приносили в жертву лесу каждого третьего детеныша, рожденного в неволе. Жертва была мирной – подросшего детеныша просто отпускали на свободу под торжественные заклинания волхвов. А с тех пор как в Перуновом бору стали рождаться тройни, начались среди язычников споры, следует ли распространить это правило и на людей.

Впрочем, эти споры были пока чисто умозрительными. Человеческие детеныши росли медленно.

А кролики взрослели быстро. Еще не набрав подобающий рост и вес, они уже были готовы следовать первому завету Творца – плодиться и размножаться.

Правда, недоросли плодили в основном мутантов. Биологи уже на ранней стадии опытов на крысах установили, что ранние и поздние детеныши больше склонны к мутациям, нежели средние, а один антрополог незадолго до разгрома университета закончил исследование, в котором доказывал то же самое для людей на примере новорожденных детей московских подростков-беспризорниц с одной стороны и взрослых дачниц – с другой.

А взрослые дачницы, к слову, были склонны винить очкариков помимо прочего еще и в том, что в результате их опытов кролики и грызуны расплодились так, что от них не стало никакого житья.

Как видно, до них доходили слухи из Табора, где особенно активно работали биостанции, и ученые действительно ради эксперимента отпускали на волю самых разных животных.

Правда, насчет того, что от них не стало житья – это было преувеличение. Не так уж много вреда они наносили посевам и припасам. Но обилие и разнообразие кроличьего племени в Таборной земле и на Истре действительно впечатляло.

Одни линии кроликов мельчали, другие, наоборот, страдали гигантизмом, в окрасе меха и форме ушей царил полный разнобой, а дикие кролики, похоже, начали скрещиваться с зайцами.

Во всяком случае, в верховьях Истры жили колонии норных зайцев. По виду это были мелкие беляки, но окрас их колебался от черного до белого, и хотя их детеныши рождались по-заячьи пушистые и готовые к самостоятельной жизни, бывало их в одном помете по двенадцать штук и больше, и росли они в норах, которые рыли, вопреки заячьей природе, их родители.

Зайцы пришли в эти места раньше, чем бедные бароны, и успели расплодиться прежде, чем люди стали на них охотиться. И были они такие хитрые, что далеко не каждая охота заканчивалась успешно.

Стрельба из лука по бегущему зайцу была упражнением не из легких, силки у входа в нору тоже успеха не гарантировали, потому что дырок в земле было больше, чем силков. Что касается собак, то не всякая из них угонится за зайцем на открытой местности, а в норе таксы с такой силой получали по морде задними ногами, что долго после этого не решались попробовать еще раз.

Так что охота, которую бедные бароны устроили для Орлеанской королевы на обратном пути из Молодоженова, развивалась по принципу «много шума – и ничего». А обилие выпивки в обозе делало ее похожей на сюжет достопамятного фильма режиссера Рогожкина.