Герберт Уэллс - Человек-невидимка. Чудесное посещение

– Я бы просил вас не входить в комнату, не постучав, – сказал он с необычайным раздражением, которое, видимо, с легкостью вспыхивало в нем по малейшему поводу.

– Я постучалась, но должно быть…

– Быть может, вы и стучали. Но во время моих исследований— исследований чрезвычайно важных и необходимых – малейшее беспокойство, скрип двери… Я бы просил вас….

– Конечно, сударь. Если вам угодно, вы можете запирать дверь на ключ. В любое время.

– Очень удачная мысль! – сказал незнакомец.

– Но эта солома, сударь. Осмелюсь заметить…

– Не надо! Если солома вас беспокоит, поставьте ее в счет. – И он пробормотал про себя что-то очень похожее на ругательство.

Он стоял перед хозяйкой с воинственным и раздраженным видом, держа в одной руке бутылку, а в другой пробирку, и весь его облик был так странен, что миссис Холл смутилась. Но она была особа решительная.

– В таком случае, – заявила она, – я бы хотела знать, сколько вы полагаете…

– Шиллинг. Поставьте шиллинг. Я думаю, этого достаточно?

– Хорошо, пусть так и будет, – сказала миссис Холл, принимаясь накрывать на стол. – Конечно, если вы согласны…

Незнакомец повернулся и сел спиной к ней.

Все послеобеденное время он работал, запершись на ключ и, как удостоверяет миссис Холл, почти в полной тишине. Только один раз послышался треск и звон стекла, как будто кто-то толкнул стол и с размаху швырнул на пол бутылку, а затем раздались торопливые шаги по ковру. Опасаясь, уж не случилось ли что-нибудь, хозяйка подошла к двери и, не стуча, стала прислушиваться.

– Ничего не выйдет! – кричал он в ярости. – Не выйдет! Триста тысяч, четыреста тысяч! Это необъятно! Обманут! Вся жизнь уйдет на это!.. Терпение! Легко сказать!.. Дурак, дурак!

Тут кто-то вошел в трактир, застучали тяжелые сапоги по плиткам пола, и миссис Холл должна была волей-неволей отойти от двери, не дослушав.

Когда она вернулась, в комнате снова было совсем тихо, если не считать слабого скрипа кресла и случайного позвякивания бутылки. Очевидно, незнакомец снова принялся за работу.

Когда она принесла чай, то увидела в углу комнаты, под зеркалом, разбитые бутылки и золотисто-желтое пятно, небрежно вытертое. Она обратила на это внимание постояльца.

– Поставьте все это в счет, – огрызнулся он. – Ради бога, не мешайте мне. Если я причиняю вам какой-нибудь убыток, ставьте в счет. – И он снова принялся делать пометки в лежавшей перед ним тетради.

– Знаете, что я вам скажу, – таинственно начал Фиренсайд. Разговор происходил вечером того же дня в пивной.

– Ну? – спросил Тедди Хенфри.

– Этот человек, которого укусила моя собака… Ну, так вот: он – чернокожий. По крайней мере, ноги у него черные.

Я это заметил, когда собака порвала ему штаны и перчатку. Надо было думать, что сквозь дыры видно будет розовое тело, правда? Ну а на самом деле ничего подобного. Одна только чернота. Верно вам говорю, он такой же черный, как моя шляпа.

– Господи помилуй! – воскликнул Хенфри. – Вот так так! А ведь нос-то у него самый что ни на есть розовый.

– Так-то оно так, – заметил Фиренсайд. – Это верно. Только вот что я вам скажу, Тедди. Парень этот пегий: где черный, а где белый, пятнами. И он этого стыдится. Он вроде какой-нибудь помеси, а масти, вместо того чтобы перемешаться, пошли пятнами. Я и раньше слыхал о таких случаях. У лошадей это бывает сплошь да рядом, спроси кого хочешь.

Я так подробно изложил обстоятельства, сопровождавшие приезд незнакомца в Айпинг, для того, чтобы читателю стало понятно всеобщее любопытство, вызванное его появлением. Что же касается его пребывания там до знаменательного дня клубного праздника, то на этом – за исключением двух странных происшествий – можно почти не останавливаться. Иногда случались столкновения с миссис Холл по вопросам хозяйственным, но из них постоялец всегда выходил победителем, тотчас же предлагая дополнительную плату, и так продолжалось до конца апреля, когда у него стали обнаруживаться первые признаки безденежья.

Холл недолюбливал его и при всяком удобном случае повторял, что от него надо избавиться, но неприязнь эта выражалась главным образом в том, что Холл старался по возможности избегать встреч с постояльцем.

– Потерпи до лета, – урезонивала мужа миссис Холл, – когда начнут съезжаться художники. Тогда посмотрим. Он, пожалуй, нагловат, зато аккуратно платит по счетам, этого у него отнять нельзя, что ни толкуй.

Постоялец в церковь не ходил и не делал никакого различия между воскресеньем и буднями, даже одевался всегда одинаково. Работал он, по мнению миссис Холл, весьма нерегулярно. В иные дни он спускался в гостиную рано и подолгу корпел над своими исследованиями. В другие же вставал поздно, расхаживал по комнате, целыми часами громко ворчал, курил или дремал в кресле у камина. Сношений с внешним миром у него не было никаких. Настроение его по-прежнему было чрезвычайно неровным: по большей части он вел себя, как человек до крайности раздражительный, а раза два у него были припадки бешеной ярости, и он швырял, рвал и ломал все, что попадалось под руку. Казалось, он постоянно находился в чрезвычайном возбуждении. Он все чаще разговаривал вполголоса с самим собой, но миссис Холл ничего не могла понять из этих разговоров, хотя усердно подслушивала.

Днем он редко выходил из дому, но в сумерки гулял, закутанный так, что его лица нельзя было увидеть, – все равно, было ли на дворе холодно, или тепло, – и выбирал для прогулок самые уединенные тропинки, затененные деревьями или огражденные насыпью. Его темные очки и страшное, забинтованное лицо под широкополой шляпой иногда пугали в темноте возвращающихся домой рабочих; а Тедди Хенфри однажды вышел, пошатываясь, из трактира «Красный камзол» в половине десятого вечера и чуть не умер со страху, увидев при свете, упавшем из отворенной двери, похожую на череп голову незнакомца (тот гулял со шляпой в руке). Детям, увидевшим его в сумерках, ночью снились страшные сны. Мальчишки его терпеть не могли, он их – тоже, трудно сказать, кто кого больше не любил, но во всяком случае, неприязнь была взаимная и очень острая.

Нет ничего удивительного, что человек такой поразительной наружности и такого странного поведения доставлял обильную пищу для разговоров в Айпинге. Относительно характера его занятий мнения расходились. Миссис Холл в этом пункте была весьма щепетильна. На вопрос, что он делает, она обыкновенно отвечала с большой торжественностью, что он занимается «экспериментальными исследованиями», – эти слова она произносила медленно и осторожно, точно боялась оступиться. Когда же ее спрашивали, что это означает, она говорила с оттенком некоторого превосходства, что это известно всякому образованному человеку, и поясняла: «Он делает разные открытия». С ее постояльцем произошел несчастный случай, рассказывала она, и руки и лицо его потеряли свой естественный цвет, а так как он человек чувствительный, то старается не показываться в таком виде на людях.