Станислав Лем - Кибериада. Сказки роботов

– Замолкни, наконец, мучитель мой! – крикнул Автоматей. – Я не собираюсь слушать, что меня ожидает! Молчи и не отзывайся, понял?!

– Не надо так кричать. Ты же знаешь, что мне слышен даже тишайший твой шепот. Значит, ты не желаешь знать о своих будущих мучениях? Но, с другой стороны, это будущее хочешь иметь? Где логика? Ну что ж, я замолчу. Отмечу только, что ты поступаешь некрасиво, обращая свой гнев на меня, словно это я виноват, что ты оказался в столь плачевном положении. Виновницей твоих несчастий, сам знаешь, была буря, я же – твой друг. И невольное мое присутствие и участие в предстоящих тебе мучениях, весь этот многоактовый спектакль страданий и затяжной агонии, уже сейчас доставляет мне огромное огорчение. Меня по-настоящему страшит, что будет, когда зной…

– Значит, ты не хочешь замолкнуть? Или же не можешь? Ты, ненавистное чудовище!.. – взорвался Автоматей и заехал себе кулаком в ухо, где отсиживался его приятель. – Если бы только попалась мне здесь какая-то щепочка или веточка, немедленно выковырял бы тебя, раздавил как гадину!

– Мечтаешь о том, чтобы меня уничтожить? – огорченно спросил Ух. – Воистину, ты не заслуживаешь не только электродруга, но вообще никого, кто бы испытывал к тебе братское сострадание!

Автоматея охватил новый приступ ярости. Так они бранились, ссорились и пререкались всю первую половину дня, пока бедный робот не ослабел от криков, прыжков и размахивания кулаками и не исчерпал запас сил. Присев на камень, он издавал одни тяжкие вздохи, вглядываясь в океанскую пустыню. Несколько раз он принимал облачка на горизонте за пароходный дым. Однако Ух гасил эти иллюзии в зародыше, напоминая ему об одном шансе из четырехсот тысяч, что бесило и приводило в отчаяние Автоматея, потому что Ух всякий раз оказывался прав. Наконец, оба надолго замолчали. Робот в отупении следил, как тени от скал подползают по слепящему песку к береговой линии, когда Ух снова заговорил.

– Что молчишь? Или уже видишь те разноцветные круги, о которых я тебе говорил?

Автоматей даже не стал отвечать ему на это.

– Ага! – продолжил Ух. – Видимо, не только круги уже, но и наступает то отупение, которое заранее я так точно тебе описал. На самом деле, просто удивительно, сколь неразумным становится разумное существо, когда обстоятельства загоняют его в угол. Достаточно запереть его на необитаемом острове, где ему предстоит погибнуть, доказать как дважды два, что это неизбежно, указать ему единственный выход из положения, которым он может воспользоваться, обладая разумом и волей, – и какая за это благодарность? Куда там, он продолжает питать надежду, а если ее нет, предается иллюзиям и предпочитает погрузиться в сумасшествие, а не в ту воду, что…

– Прекрати болтать о воде! – прохрипел Автоматей.

– Я хотел только указать на иррациональность твоего поведения, – возразил Ух. – Я же больше не уговариваю тебя, не склоняю к тем или иным поступкам. Хочешь медленной смерти, не желаешь ничего предпринять, выбираешь такой конец – дело твое, но подобное решение стоит хорошо обдумать. Насколько же глуп и ложен страх перед смертью как переходом в состояние, заслуживающее разве что восхваления! Что еще может сравниться в совершенстве с небытием? Согласен, предшествующая ему агония как таковая выглядит не очень привлекательно, но, с другой стороны, не было еще на свете никого настолько слабого физически и душевно, кто бы не справился с ней и не сумел умереть окончательно и без дураков. Ничего особенного нет в агонии, если она под силу даже последнему слабаку, ослу и балбесу. Более того, если справиться с ней способен всякий, что необходимо признать (по крайней мере, я не слыхал, чтобы кому-то не достало на это сил), то не лучше ли насладиться мыслью о всеблагом небытии, которое открывается за ее порогом? Поскольку, умерев, невозможно уже ни о чем думать, ибо смерть и мышление друг друга исключают, когда же еще как не при жизни, пристало оценить все преимущества, выгоды и удобства, которые тебе сулит смерть! Только сам подумай: никакой тебе борьбы, беспокойства, страхов, никаких телесных и душевных страданий, никаких жизненных бед и невзгод, – разве одного этого мало? И никакие всемирные силы зла, ополчившиеся на тебя, больше тебе не страшны! Что может сравниться с неуязвимостью и упоительной безопасностью покойника! А если учесть, что это не переходное какое-то состояние, мимолетное и нестойкое, что его невозможно отменить или нарушить, то невыразимый восторг…

– Чтоб ты пропал! – послышался слабый голос Автоматея, за чем последовало краткое крепкое ругательство.

– Как же мне жаль, что это невозможно! – немедленно парировал Ух. – Не только завистливая ревность (поскольку нет ничего превыше смерти, о чем я уже говорил), но и чистейший альтруизм побуждают меня сопровождать тебя до конца. Самому мне доступ в небытие закрыт, ибо мой изобретатель создал меня из-за своих конструкторских амбиций неуничтожимым. Оторопь меня берет при мысли, что мне придется прозябать внутри твоего заскорузлого от морской соли высохшего трупа, разложение которого дело не скорое; придется поневоле разговаривать с собой – вот что меня удручает. И сколько придется еще дожидаться того, одного из четырехсот тысяч, судна, что случай приведет к этому островку, согласно моим расчетам…

– Что?! Ты не сгинешь тут?! – заорал вырванный из оцепенения словами Уха Автоматей. – Значит, ты будешь жить, тогда как я… О, не дождешься! Никогда! Никогда!! Никогда!!!

И с жутким рычанием, вскочив на ноги, он принялся прыгать, трясти головой, ковыряться изо всех сил в ухе, совершая при этом невообразимые телодвижения. Все напрасно. Тем временем Ух изо всех сил пищал у него в ухе:

– Ну же, перестань! Ты, что, сбесился? Вроде бы рано еще! Осторожнее, нанесешь себе увечья! Что-то себе сломаешь или вывихнешь. Побереги шею! Но это же бессмысленно! Другое дело, если бы ты мог сразу… а так ты только покалечишься! Говорю же тебе, я неуничтожим – и точка! Зачем так мучить себя? Даже если меня и удастся вытряхнуть, ты не сможешь причинить мне зла, то есть, я хотел сказать, добра, что согласуется с моим утверждением, что смерть достойна только зависти. Ай! Прекрати, наконец! Ну сколько можно так прыгать!..

Автоматей, однако, продолжал метаться, несмотря ни на что, и дошел до того, что стал биться головой о камень, на котором прежде сидел. Оглушенный силой собственных ударов, он разошелся так, что из глаз искры летели, и дым шел из ноздрей, пока вдруг Ух не вылетел из его уха и покатился между камней с возгласом облегчения, что немилосердная тряска наконец закончилась. Автоматей не сразу заметил, что его усилия увенчались успехом. Опустившись на горячие камни, он добрую минуту отдыхал, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой, и только бормотал: