Дэн Симмонс - Сироты вечности

Каждые двадцать четыре секунды над головой Бремена проплывал луч маяка. Теперь в море горело куда больше огней, чем на берегу. После полуночи задул ветер, и пришлось закутаться в одеяло. Во время последнего обхода Гейл отказалась от укола, но мысли ее все равно туманились. Бремен поддерживал контакт исключительно силой воли. Жена всегда боялась темноты. За шесть лет, что они прожили вместе, он не раз просыпался ночью и тянулся к ней, мысленно или физически, чтобы успокоить. Теперь Гейл опять превратилась в испуганную маленькую девочку, которую родители оставили одну на втором этаже большого дома на Берлингейм-авеню, и под ее кроватью притаилось нечто страшное.

Бремен прорывался сквозь ее боль и неуверенность. Делил с ней рокот волн, свернулся клубком в песке, чтобы она почувствовала рядом его тело, рассказывал истории о проделках Джернисавьен, их пятнистой кошки. Постепенно Гейл расслабилась и уступила течению его мыслей. Ей даже удалось пару раз вздремнуть, и во сне она видела звезды в просветах между облаками и чувствовала терпкий запах океана. Бремен вспоминал для нее ферму и повседневные тамошние заботы, стройную красоту преобразований Фурье, начерченных мелом на доске в кабинете, солнечное чувство радости, с которым он посадил около дома персиковое дерево. Вспоминал их зимнее путешествие в Аспен и неожиданный испуг, вызванный лучом прожектора с проходившего мимо корабля. Вспоминал те немногие стихи, которые знал наизусть, но слова растворялись в потоке чувств и образов.

Ночь все не кончалась. Бремен разделял с женой холодную ясность воздуха, окутывая ее теплотой любви. Разделял все мелочи, надежды на будущее. Тянулся через семьдесят пять миль и дотрагивался до ее руки. Один раз ненадолго задремал, разделив с ней и сон тоже.

Гейл умерла перед самым рассветом, когда первый луч зари еще не успел коснуться небес.

Декан хаверфордского факультета математики уговаривал взять отпуск на несколько месяцев или даже на год, если нужно. Но Бремен поблагодарил и подал заявление об уходе.

Дороти Паркс с факультета психологии целый вечер объясняла ему, как и почему человек горюет.

– Пойми, Джереми, – говорила она, – многие люди, пережившие серьезную утрату, совершают эту ошибку – они хотят двигаться дальше. Ты думаешь, перемена обстановки поможет тебе забыть, а на самом деле это всего лишь отсрочка неизбежной борьбы с тоской.

Бремен внимательно слушал и кивал в нужных местах. На следующий день он выставил ферму на продажу, продал «триумф» знакомому механику на Конестога-роуд, сел в автобус и поехал в аэропорт. Там он подошел к стойке компании «Юнайтед эрлайнс» и купил билет на первый попавшийся рейс.

Год он проработал грузчиком в одной портовой компании во Флориде, неподалеку от Тампы. Следующий год вообще не работал, пробирался потихоньку на север: сначала Эверглейдс, потом река Чаттуга в северной Джорджии. В марте его арестовали за бродяжничество в Чарлстоне, Южная Каролина. В мае Бремен провел две недели в Вашингтоне, из комнаты выходил только затем, чтобы выбраться в Библиотеку Конгресса или за спиртным. Июньской ночью его ограбили и сильно избили возле автобусного вокзала в Балтиморе. Через день он вышел из больницы и на том же самом вокзале сел на автобус до Нью-Йорка, где жила его сестра. Она и муж хотели, чтобы Бремен пожил у них какое-то время, но на третий день рано утром он оставил под солонкой на кухне записку и уехал. Добравшись до Филадельфии, купил на вокзале газету с объявлениями о работе. Бремен двигался по характерной траектории, закономерной и предсказуемой, как та изящная эллиптическая кривая, которую вычерчивает летающий взад-вперед йо-йо.

Шестнадцатилетний Робби весил восемьдесят килограммов, не видел, не слышал и был умственно отсталым с самого рождения. Наркотики, которые мать принимала во время беременности, и плацентарная дисфункция неотвратимо лишили его всех чувств; так тонущий корабль задраивает переборки, сопротивляясь натиску морской воды.

Запавшие глаза, темневшие необратимой, безнадежной слепотой. Оттянутые вниз веки, под которыми дергались едва видимые зрачки. Пухлые оттопыренные губы, редкие гнилые зубы, широкий нос, сросшиеся брови, торчащие пучки черных волос. Над верхней губой пробивались темные усы.

Тоненькие белесые ножки едва держали полное, обрюзгшее тело. Ходить Робби научился в одиннадцать лет, но и сейчас мог проковылять лишь несколько шагов, а потом неизбежно падал. Он передвигался шаткой голубиной походкой, вытянув пухлые ручки, похожие на сломанные крылья – запястья торчали под странным углом, пальцы растопырены. Как многие другие слепые и умственно отсталые дети, он любил подолгу раскачиваться на одном месте, прикрыв ладонями невидящие глаза, будто загораживая их от света.

Робби не умел говорить, только иногда бессмысленно хихикал или, еще реже, тоненько взвизгивал в знак протеста громким фальцетом.

В челтонскую школу для слепых Робби ходил уже шесть лет. Что происходило с ним до этого – неизвестно. Нашел мальчика социальный работник, который явился к его матери поговорить о предписанной судом метадоновой терапии. Квартира стояла нараспашку, и работник услышал какой-то шум. В ванной поперек проема была прибита доска, а внутри среди клочков мокрой бумаги и собственных экскрементов валялся голый Робби. Кран забыли закрыть, и кафельный пол залило водой. Мальчик, подергиваясь, катался в этом грязном болоте и протяжно, по-кошачьи кричал.

Его на четыре месяца забрали в больницу, еще месяц с лишним он провел в приюте, а потом был возвращен под опеку матери. Суд постановил, что отныне Робби шесть дней в неделю должен ездить на автобусе в Челтон на пятичасовые сеансы терапии. И вот теперь он ежедневно путешествовал на автобусе, в полной темноте и тишине.

Будущее, которое простиралось перед Робби, было прямым и безрадостным, как уходящая в бесконечность, ни с чем не пересекающаяся прямая.

– Черт, Джер, завтра ты присматриваешь за парнем.

– Почему это?

– Да потому что в чертов бассейн он не пойдет. Ты же сам сегодня видел. Смитти ему только ноги в воду опустила, а он как завопит, как задергается. Словно стаю кошек тянут за хвост. Так что доктор Уилден сказала, завтра никакого бассейна. А в автобусе, говорит, ему будет слишком жарко, так что посиди с ним. Это только пока у Маклеллан помощница из отпуска не вернется.

– Ну, здорово. – Бремен подергал пропитанную потом рубашку, прилипшую к коже. Нанимался школьный автобус водить, а теперь вот помогает кормить и одевать этих бедолаг, присматривать за ними. – Просто здорово, Билл. И что прикажешь с ним делать полтора часа, пока вы, ребята, плещетесь в бассейне?