Евгений Филенко - Галактический консул

Кратов уловил легчайшее, почти неощутимое движение воздуха.

Он оцепенел. Плотно втиснулся во влажный камень стены и сам обратился в камень. Кровь оглушающе стучала в висках, толчками билась в натянутых жилах, грозя порвать их в клочья.

«Не обманул, не испугался… умница…»

Серое, лишенное формы пятно медленно наползало прямо на него. Не растратившее пока своего тепла, живое. Окруженное аурой холодных злых мыслей.

Найти, испугать, уничтожить. Опрокинуть ненавистного врага, втоптать в грязь, чтобы пресмыкался и выл. Ногами выбить из его уродливого вонючего тела все чувства, кроме страха. Упиться его страхом. Это всегда радость в мире, где никто не боится умереть. Единственное, за что можно испытывать благодарность к этим отвратительным пришельцам.

А потом сжечь.

— Чужой, — негромко позвал Драконий Шип. — Я пришел.

Кратов оттолкнулся от стены.

Драконий Шип все же успел один раз выстрелить огненным языком. И теперь брызги голубого пламени брезжили под самым сводом, наполняя внутренности каменного мешка слабым прыгающим свечением.

А сам он лежал лицом книзу, раскинув руки, похожий на раздавленную летучую мышь. Не шевелился: должно быть, притворился мертвым. С тем, чтобы, улучив момент, все же застичь более удачливого соперника врасплох.

— Драконий Шип может встать, — сказал Кратов. — Мне открыты его мысли и ясен его обман.

Пальцы, обмотанные металлическими лентами, дрогнули, собираясь в кулак. Кратов выждал немного, а затем наступил на них — бережно и в то же время твердо.

— Мы будем говорить, — сказал он.

Драконий Шип приподнял перекошенное отчаянием лицо в смазанной воинственной раскраске.

— Пусть Чужой убьет меня, — просипел он. — Он победил, но я не побежден. Только Живущие Вечно не ведают ненависти…

— Я не нуждаюсь в имаго Драконьего Шипа. Там, откуда я пришел, не считается доблестью убивать поверженных.

— Чужой осквернил Истиносвет перед лицом Алмазного Жезла! В его мире никто не имел и не будет иметь имаго! Иначе он понимал бы, что только имагопревращение способно утешить побежденного…

— Мы оба лгали. Мы похожи, Драконий Шип. Поэтому мы выйдем отсюда вместе. Или вместе погибнем. Я говорю снова: мне нет нужды в твоем имаго. Я хотел одного — чтобы мои друзья покинули дворец Алмазного Жезла. Мое желание исполнено, и я доволен этим.

— Я не думаю так же, как Чужой. И если он позволит мне жить, я не пощажу его. Как не пощадил когда-то другого Чужого, что был однажды рядом с ним в повозке, плавающей на ветру…

— Драконий Шип чересчур самоуверен. Он все еще мнит себя великим воином и уповает на древний огонь, обитающий в его руках. Пусть он узнает: ни древний огонь, ни его хозяин не в силах причинить мне вреда. И тогда мы будем говорить.

Кратов сделал шаг назад, освобождая руку противника.

Драконий Шип подобрал под себя ноги и сел. Повел плечами, проверяя, все ли у него цело. Сморщился от боли в побитых ребрах и уязвленном «рыбьем месте». И вдруг легко, бесшумно оказался на ногах.

Сжатые кулаки со звоном сомкнулись.

Огненный клинок сделал выпад Кратову в грудь.

Мимо!

Клинок обратился в сияющий бич, с маху хлестанувший Кратову по ногам.

Мимо! Бич глубоко въелся в каменный пол, словно впечатал в него дымящийся черный иероглиф.

Теперь это было раздвоенное гадючье жало, алчно трепеща, тянувшееся к жертве. И бессильное дотянуться и ужалить.

Драконий Шип оскалил выщербленные желтые зубы и натужно захрипел. Его глаза побелели, полезли из орбит. На губах проступила пена. На худой, страшно вытянувшейся шее вздулись синие вены.

Пламя ударило фонтаном.

Но Кратов и на сей раз успел увернуться.

Драконий Шип закричал. Зашатался, попятился, отчаянно размахивая руками. Руки до локтей были охвачены древним огнем, они таяли в нем восковыми свечами. Тоненькие светящиеся ручейки, резвясь, бежали от накалившихся до нестерпимой белизны лент по грубой ткани плаща. Повалили клубы удушливого серого дыма.

Кратов прянул было к нему — на помощь. И остановился.

Драконий Шип опрокинулся навзничь, завертелся, пытаясь сбить пламя. И вдруг затих. Камень под ним вытаивал, будто снег вокруг костерной головешки.

— Поспеши ко мне, Чужой, — свистящим шепотом сказал Аафемт. — Уйдем вместе в обитель Нетленной Чистоты. О таком исходе ты мог только мечтать.

Не чуя под собой ног, Кратов приблизился к изувеченному телу, которое еще тлело. От рук не осталось почти ничего, ртутно-белые лужицы древнего огня вовсю хозяйничали на груди и по плечам подбирались к голове.

— Драконий Шип, — позвал он, давясь тошнотой.

Пустые остекленевшие глаза смотрели куда-то сквозь него.

Кратов сграбастал Драконьего Шипа за лохмотья плаща, яростно встряхнул.

— Открой мне обратный путь! Дай мне жить… Ты не смеешь умереть, не отпустив меня!!!

Он захлебнулся кашлем, замолчал. Перед слезящимися глазами все плыло.

Аафемт слабо дернулся, будто пытался поднять руки и схватить его, чтобы унести с собой в чертоги Вечно Живущих. Но рук для этого не было.

Мерцальник всплывал прямо из каменного пола. Словно медуза из морской глубины. Или бледное солнце из тумана над горизонтом.

— Притащился? — зло спросил Кратов. — Учуял поживу, стервятник? А ведь я ждал тебя…

Он провел ладонями по лицу, стирая грязь, смешанную со слезами. Как будто Мерцальнику было дело до того, что творится с его лицом.

— Не знаю, кто ты и откуда взялся. Может быть, Археон, о которых я слышу уже столько лет. Может быть, еще кто-то… А я просто человек. Интересно, понимаешь ли ты, о чем я говорю?

Кратов помолчал, пристально вглядываясь в полотно призрачной плоти Мерцальника. Хотя бы какой-то слабый знак того, что его слова не пропадают без следа! «Безумие, — подумал он. — Верно мне твердили ксенологи: я тоже спятил вместе со всей этой планетой. Говорить с глухим, дарить свой портрет слепому… На что я надеюсь?»

— Оставь этот мир в покое, — сказал он хрипло. — Оставь этих людей. Ты приносишь им несчастье. Может быть, тебе кажется, что высшее благо состоит в исполнении любых желаний тех, кто сам ни на что серьезное не способен? Мы и сами тоже не без греха. Спокон веку у нас считалось, что долг вырвавшихся вперед — тащить за собой отставших. Даже если те ни о чем не просят. Те, передние, думали, будто лучше знают, что и кому нужно. Да и само опережение могло еще послужить темой для дискуссии. Бремя белого человека… Своей навязчивой заботой мы вогнали в могилу целые народы. Или обратили их в ленивые чучела, ходульные подобия нас самих… Бог тоже создал человека по образу своему и подобию. И, должно быть, крайне изумился, увидев результат. Когда его точная копия, исполненная божественных начал, первым долгом ударилась в грех. Но ничего уже нельзя было поделать. Разве что изгнать из Рая, с глаз долой… Ты развратил этих несчастных. Ты для них — что библейский змей с плодом познания добра и зла. Они поддались твоему искушению, но не справились с ним. Они предпочли зло, хотя почитают его за добро. Совсем как мы. Но у нас не было тебя, мы все постигали и всего достигали сами. И мы уже близки к тому, чтобы вытравить из наших душ изначальное зло. А в этом мире есть ты. Ты, который равнодушен и не видит, какую беду несет… Господи, что я-то несу?! пробормотал он, изумившись самому себе. — В голову так и лезут ветхозаветные аналогии, тебе бесконечно чуждые. Никак не могу с этим совладать. А смысл вот в чем: ты должен уйти прочь, предоставить этих людей самим себе. И будь что будет. Хаос, потрясения… Пусть. Все равно хуже некуда.