Евгений Филенко - Галактический консул

— На плоддер-посте нас за Патруль не пожалуют. Сам знаешь — Кодекс чести…

— Можешь выйти на стену, — ядовито посоветовал Кратов, — и продекламировать его пантаврам. Постатейно. Авось проникнутся. Или, что еще лучше, напугаются. Твоя дикция деморализует кого угодно. Маяк должен работать — вот в чем на данный момент состоит наша честь.

— Это так, — помедлив, согласился Грант. — Тогда я пошел к передатчику. А ты действуй. Я тебе потом помогу. Ничего, брат-плоддер, как-нибудь отстреляемся!

— Ну еще бы, — поддакнул Кратов. — Ты у нас стрелок знатный… — Он постоял, задумчиво покачивая фогратором. — Если только не будет третьего потока.

— Не дай Господь, — быстро проговорил Грант и плюнул через левое плечо.

Кратов вышел на воздух и замер, прислушиваясь к мерному тысячелапому топоту. Раструб фогратора лежал у него на локтевом сгибе. Стена пока еще скрывала пантавров от его глаз, и Кратов очень надеялся, что она сдержит хотя бы первую атаку. Стена вокруг маяка была сложена из гранитных валунов, намертво сплавленных и для верности прошитых металлической арматурой. От времени камень кое-где подернулся рыжеватым мхом, на подножие стены взбегали нанесенные ветрами и уже слежавшиеся земляные буруны. Защитный вал строился на совесть, на века, и трудно было даже вообразить, что найдется сила, способная хотя бы слегка ущербить его.

Однако головной пантавр, пантавр-вожак, вошел в стену, как нож в масло, как океанский лайнер во встречную волну. И, не задерживаясь в облаке гранитных брызг ни на миг, продолжал свое страшное всесокрушающее, всевытаптывающее, всесминающее движение.

…Если бы пантавры умели проделывать свои миграции шеренгой, если бы в их крошечных мозгах шевельнулась хотя бы слабая тень мысли изменить вековечному инстинкту, этой планете пришел бы конец. Они выдолбили бы ее своими корявыми когтистыми лапами со шпорами, искрошили бы в труху все деревья, срыли бы тяжелыми башками в костяных жабо все горы и холмы под основание, обратили бы этот мир в идеально круглый и предельно мертвый шар. Но природа благоразумно наложила вето: запретила пантаврам выстраиваться на бегу даже по двое, и планета убереглась. Лишь пролегли там и тут, вдоль магнитных линий ровные, утоптанные, почти накатанные что, должно быть, доставило много неприятных минут ксенологам из первых миссий — дороги шириной как раз в одного взрослого пантавра…

Но теперь инстинкт отказал, и пантавры неслись на Галактический маяк.

Живой айсберг из узловатых мышц, закованных в чешуйчатую броню, навис над Кратовым, и тот впервые увидел кошмарную морду пантавра так близко — в нескольких метрах от себя: храпящее бородавчатое рыло в бурой пыльной пене, налитые дурной кровью глаза и чертову уйму стертых и недавно отросших, переплетенных в бурелом клыков, рогов и хрящей.

И это было страшно.

Кратов даже выругаться не успел. Он только ахнул и попятился. Но за его спиной оставалась лишь металлическая скорлупка маяка, последний клочок Земли в этом спятившем мире, а внутри маяка сидел Грант и звал на помощь на всех волнах, какие доступны были передатчику. Поэтому, покуда ошалевшее от ужаса тело Кратова продолжало пятиться, его руки вскинули фогратор, уперли приклад в плечо, а палец деловито нажал на спуск.

Все растворилось в фиолетовом сиянии, но глаза были предусмотрительно прикрыты — они вообще мечтали бы плотно закрыться еще в тот момент, как пантавр-вожак прошел сквозь стену, чтобы не видеть этого кошмара. И Кратов уберег их, а когда зрение восстановилось окончательно, он пожалел о том, что не ослеп, потому что прямо перед собой увидел оплавленный обрубок звериной туши, на котором уцелела лишь пара задних ног, и эти ноги все еще скребли по гранитному крошеву, толкая отсутствующее тело вперед, вперед, вперед…

Кратова замутило, закружило, продрало холодом под теплым комбинезоном, но времени на мелкие человеческие слабости не хватало, так как пантавр, шедший следом, вскинулся на дыбы, чтобы перескочить через агонизирующие останки вожака. Залп пришелся в тошнотворно сизое брюхо и вышиб его начисто — так, что сохранились лишь оскаленная в адовой ярости морда и опять-таки беспомощные задние лапы.

«Мамочка моя, — бормотал Кратов, — они же все тут передавят, и нас раздавят и не заметят…» Но все эти причитания происходили как бы между прочим, вне его сознания, которое было занято одним: как отразить атаку и уберечь маяк.

Это было уж никак не вообразимо — чтобы вдруг ни с того ни с сего хотя бы на минуту перестал работать Галактический маяк.

Третий пантавр уже перебирался через обугленные ошметки, мотая корявой башкой и неуклюже оскальзываясь. Кратов поймал его в прицел, судорожно сглотнул, прижмурился, и палец его почти утопил спусковую клавишу. Но в этот момент чуть левее стена взорвалась и разлетелась веером осколков, а в проломе возникла еще одна бешеная харя. Сразу два пантавра шли на Кратова, и это было невозможно с учетом всего, что было известно о пантаврах с их инстинктами. Так или иначе, инстинкты отказали напрочь, потому что гранит внезапно задышал, зашевелился, как живой, еще в одном месте.

— Да вы что, в самом деле?.. — прошептал Кратов. — Наза-ад!

Но пантавры не слышали. Утробно взревывая, они рысью двинулись на беззащитный купол маяка. Видя перед собой только его, как незначительную помеху на пути, а Кратова даже не замечая, не принимая в расчет. И в холки им било жаркое дыхание всего стада.

— Гадюки!!! — захрипел Кратов.

И снова вскинул опустившийся было фогратор. Обреченный, дошедший до последней точки, когда отступать можно только вперед, когда можно броситься на амбразуру и под танк. Сам злой и страшный, как самый злой и страшный пантавр.

В этот завершающий миг и поспела помощь.

Кратову показалось, будто натянулась до отказа и лопнула невидимая басовая струна. Где-то в небесах слегка притушили осатаневшее солнце.

И на мир упала вязкая, липкая пелена черного ужаса.

Фогратор выпал из рук Кратова, а сам он опустился на четвереньки, обхватил голову руками и ткнулся лицом в серую грязь, ощущая себя той же распоследней грязью. Ему хотелось взвыть волчьим воем — быть может, он и взвыл, сам того не слыша. В нескольких шагах от него посреди руин защитного вала гарцевали перепуганные пантавры, натыкались на незримый барьер безраздельно царившего над низиной страха и в панике уносились прочь, вскидывая бронированные задницы — подальше отсюда, на простор, в степь.

Не дотянув до маяка, отвернул и ударился в постыдное бегство второй поток, а за ним и третий, о котором никто еще не знал, потому что его прятал отдаленный лесок, обреченный было на потоптание, но уцелевший тем же чудом, что и маяк.