Этьен Экзольт - Пепел чудес

2.

Приближение полудня он определил по тому, что стало теплее в палатке, настроенной на предельное охлаждение. Воздух, выделяемый ее порами, стал менее холодным и поток его ослаб, обозначая тем установившийся за ее пределами гремящий зной. Палатке едва позволяла единственному ее обитателю вытянуться, а сидеть он мог только согнувшись, касаясь головой нависавшей над ним сухой кожи полога. Ничего лучшего он не смог себе позволить. За время блуждания по пустыне он наблюдал вдали несколько караванов, состоявших из длинноногих мирангов и с лихорадочной ненавистью завидовал путешествующим в утробе тех удивительных существ, где сонная прохлада позволяла забыть обо всех пылающих неудобствах. Будучи городским жителем, он никогда ранее не выходил так далеко в пустыню. Уверенный, что вся его жизнь пройдет за стенами Аспигота, он был вполне доволен тем, не чувствуя нужды в странствиях. Жажда новых впечатлений была чужда ему, ибо не видел он в них ценности, а опасности, способные проявиться на пути к ним казались ему чрезмерными, неизбежными и утомительно навязчивыми. Воспитанный в традициях тихой веры, он был, к тому же, наслышан о том, что в других городах даже столь далекая от восхищений и красот разновидность ее подвергается гонениям со стороны безжалостных гатриан и потому, выбираясь по ночам на крышу и обращая взор свой к оскверняющей небо великой клети, находил вполне приятным как свое расположение, так и предполагаемую им судьбу.

Выпрямив затекшую правую ногу, он вытянул из— под открытой книги, в бессчетный раз перечитываемых откровений Кармиана Пещерного, солнцезащитные очки, состоявшие из множества тонких полосок, вернул на голову широкополую шляпу и прикоснулся к чувствительной точке на потолке палатки, вынуждая ее открыться. Рассказывали, что в этой пустыне труп превращается в иссушенные кости за два дня и теперь, задыхаясь от распутного, мнящего себя всемогущим жара, он склонен был в это поверить. В любой из сторон света горизонт был здесь одинаково уродлив. Изувеченный припадочным солнцем, он мелко трясся, пылая в жадном приступе, сжигающем самые древние, воздвигнутые великими безумцами прошлого миражи. Побелевшая почва, окаменевшая, неуверенно искрящаяся, расходилась рваной сетью трещин, служивших пристанищем для змей, ящериц и даже мелких животных, бесстрашных грызунов, упорно пытавшихся пробраться в палатку или откусить от нее кусочек. К счастью, создатели ее предусмотрели подобные обстоятельства и одной инъекции было достаточно для появления на внешней поверхности ее мелких частых шипов, увлажненных ядом, не опасным для существ крупнее крысы. Устанавливая палатку, он расположил ее выходом на север, облегчая себе понимание времени. Имевшиеся у него часы вышли из строя на третий день, запасных он не взял и теперь определял время при помощи воткнутой в землю антенны радиоприемника, получавшего достаточно энергии от солнечных батарей, но оказавшегося все же неспособным поймать устойчивый сигнал какой— либо станции. Каждый вечер он развлекал себя тем, что пытался настроить строптивое устройство, но лишь изредка пробивались к нему сквозь волнистый шум неразборчивые голоса далеких городов да торопливые переливы гатрианских кодированных сообщений. Все ожидаемое им должно было произойти в ближайшие два дня, ибо именно таким было окончание явленного ему срока. В точности имевшихся у него сведений он не имел основания сомневаться, ибо пришли они ему во сне в полнолуние. Не исключая возможности неверной интерпретации, он предпочел оказаться в указанных координатах несколько раньше представлявшегося наиболее вероятным дня, а в две другие возможные точки отправил надежных единоверцев своих, не менее расточительных в молитвах. Пустыня эта, гиблая только для человека и прочих влаголюбивых, удивленная его присутствием здесь, предстала для него местом неожиданно полным жизни, представлявшей опасность большую чем жара или недостаток воды. С первой благополучно справлялась палатка, пусть и имевшая уже солидный возраст и приобретенная в лавке подержанного снаряжения для пустынников, вторую же он устранил точно рассчитанным запасом, умеренным потреблением и конденсатором, оказавшимся не столь эффективным, как обещал его прежний владелец, но все накапливавшим за сутки несколько глотков горьковатой, пахнущей мускусом жидкости. Прикованный к палатке, днем конденсатор лежал, свернувшись в плотный шар, выставив острые щитки, ничем не выдавая жизни и более всего похожий на окаменевшие останки неведомого существа или механизма, какие во множестве встречались в этой одряхлевшей прежде времени пустыне. Некогда здесь было внутреннее море, на путь через которое потребовалось бы немало дней, но древнее сражение, привлекшее к себе внимание и участие армиолов, выжгло его, навсегда сделав эту землю бесплодной. Рассудительный путник, если можно было назвать таким любого, кто решился углубиться в мертвые эти пространства, всегда имел с собой детектор, способный определить опасное загрязнение и дыхательную маску для защиты от него. По крайней мере, пустыня та, в отличие от других мест великих святых битв, избавлена была от неуязвимых вечных хищников, оставшихся после тех сражений и блуждавших в поисках жертвы, каковой представлялось для них любое живое существо. За многие сотни лет ни одного подобного нападения не произошло здесь, но путника все же не отказался от присутствия с ним оружия. Старый карабин, принадлежавший еще его деду, едва ли мог оказаться действенным оружием против любого, пожелавшего напасть на его владельца. Прицел его был сбит, механизм, даже подвергнутый полному перебору, чистке и смазке, питал пристрастие к осечке не меньшее, чем к ступору заклинившего затвора и, в случае потребовавших бы его присутствия обстоятельств, был бы полезен только для производства испуга в трусливом противнике. И все же он ничуть не сожалел, что отправился в пустыню, пусть даже оказался бы неверными выбранные им координаты. Ощущение сопричастности, наполнявшее его чувства с той самой минуты, как он проснулся от впервые случившегося с ним вещего сна, уже само по себе было удивительно. Ранее ему доводилось лишь читать о подобных явлениях, а теперь и сам он почувствовал немыслимое, упоительное, превращающее все прочие связи в прерывистый неясный блеск чувство единения с запредельным, с силами, превосходившими любое человеческое безумие. Великая клеть, святая темница, небесная тюрьма, место яростного заточения, вторая луна, именуемая иногда Армиконом, обрела для него новое, пугающее, оглушающее значение. Как будто бы ранее он, даже глядя на нее и зная о ее сущности, даже вознося молитвы к заточенному в ней, был все же неспособен поверить в сущность ее, сохранял сомнение о том, что все, рассказанное ему и прочитанное им было истиной. И это несмотря на то, что неоднократно видел он на улицах и площадях гатриан, наблюдал в небе их машины и существ, а однажды был даже свидетелем того, как провозили через город кокон одного из армиолов и почувствовал невозможную силу, жесточайшее напряжение, заключенное в том бесформенном, матово— черном яйце. В отличие от некоторых знакомых своих, он ни разу не был свидетелем ни одного из тех пусть крошечных, но все же чудес, с которыми посчастливилось столкнуться им. Именно это, как считал сам он, неумело пряча за теми мыслями завистливую злость, делало веру его намного более прочной и значимой. В этой растерянной пустыне, где сама жизнь упрочняется в представлении о себе как о невозможном чуде, он обрел немыслимый, невероятный покой. В холодном ночном воздухе луна армиолов восставала ослепительными страхами, поднималась сияющим недоверчивым великолепием, проходя в двух диаметрах своей от Темной Тропы, призрачной темнотой заволакивавшей звезды, взывая не столько к почитанию, сколько к неизбывной тоске. Глядя на небесную темницу Создателя, как могло не овладеть созерцающим отчаяние, ибо величие ее, украшенной темной яростью кратеров, угнетало и представлялось незыблемым и неразрушимым. Кратер, прикрывающий собою южный полюс, напоминающий очертаниями голову короткокрылой птицы, оставлен был взрывом ракеты, запущенной три века назад группой богомольцев из северных джунглей. Уверяя, что им удалось снарядить боеголовку зарядом, найденным в забытом арсенале армиолов, они добились только того, что выдали местонахождение своих городов и позволили гатрианам нанести немедленный ответный удар по ним. Единственным действенным оружием оставалась вера в могущество Создателя и молитвы, обращенные к Нему, вверяющие молящегося воле Его, мечтающие о разрушении небесной клети, возвращении в мир великих силы и любви. Все блага, какие можно было помыслить заточены были в той луне. До того, как появилась она на небе, сплетенная, сдавленная, собранная из камней армиолами, люди не знали болезней и жили во много раз дольше, женщины рождали детей без боли и самих детей было больше, в мире не было стольких гиблых мест и опасностей, да и сами люди отличались большими добротой и состраданием друг к другу. И потому следовало как можно усерднее молиться, чтобы однажды совместное напряжение от того пронзило защитные барьеры мятежных армиолов, разрушило ненавистный камень и вернуло милосердие Создателя детям его.