Александр Борун - Я только копировал!

Общее представление о рационе питания заключённых пожизненно вполне правильно. Никто ведь не заинтересован в том, чтобы им жилось хорошо и долго. Так что это не образец вкусной и здоровой пищи. Это и естественно. Работать нас заставить трудно, охраны надо много, в общем, невыгодно это. На самом деле невыгоден – если не считать конкретных чиновников, имеющих с этого дела навар – и труд обычных зеков, но там свои соображения. Тут это неважно.

Для меня-то как раз сделано исключение относительно рациона, хотя и не для всей еды. Но регулярно выдают шоколадки, причём определённые – «Риттер Спорт» с корицей. А я их нагло жру, хотя по замыслу администрации и тех, кто ей даёт указания, не должен бы.

Тут всё просто. По их замыслу, именно эти шоколадки должны всё время напоминать мне о моём преступлении. В качестве дополнительного наказания. Такой антибонус к пожизненному. Но они не учитывают, что бывают, пусть и редко, заключённые, действительно раскаивающиеся в совершённом, и я – один из них. Привыкли, что все только роли играют. Раскаялся, мечтаю искупить полезным трудом на благо общества, пустите на УДО. (Если кто не знает, при пожизненном тоже бывает условно-досрочное освобождение. Только надо ещё дожить хотя бы до того, чтобы иметь право на него подавать. Да и подать – не значит, понятно, что дадут).

Впрочем, я ошибся, не очень для меня прозрачны их соображения и намерения. Пожалуй, я не знаю, что они учитывают или не учитывают. Если я раскаиваюсь, зачем напоминать? А если не раскаиваюсь, напоминание не поможет. Но это на их место мне поставить себя сложно, а сам-то я, мне кажется, совершенно логичен. Если я раскаиваюсь, значит, считаю наказание заслуженным, а то и недостаточным. Вот если бы я себя оправдывал, то считал бы его слишком большим и стремился к УДО. А так не стремлюсь.

А зачем я школадки-то жру, делая вид, что мне всё пофиг? Так как же – если я не желаю никакого УДО, приходится делать вид, что не раскаиваюсь, на принятый здесь алогичный лад. Хотя, кажется, «алогичный лад» – это оксюморон. А раз не раскаиваюсь, должен вести себя вызывающе. Ну так, слегка вызывающе – если кому-то выдают шоколад, значит, есть его право есть его. Что это я такое странное написал?.. Нет, всё правильно.

Кажется, вступая в это соревнование, я себя переоценил. Оказалось, это слишком тяжело. Они уже комом в горле стоят, эти шоколадки. Даже не потому, что всё снова и снова напоминают – я же и так ничего ни на минуту не забываю! А если бы забыл, так был бы благодарен за напоминание, ибо нефиг забывать такое! А просто элементарно надоел их вкус. Боюсь вот, это уже поняли и именно поэтому потихоньку увеличивают норму выдачи. Сперва была одна в день, к вечернему чаю, хотя – какой это чай, одно название. А сейчас уже три штуки в день. Не затем, чтобы напоминать чаще, а просто подозревают, что я бравирую, и что наглость, с какой я, причмокивая, изображаю наслаждение вкусняшками, напускная. Забавляются, может, даже ставки между собой делают, когда я сдамся и выброшу в парашу недоеденную шоколадку? Или начну возвращать не распечатанную? Наверное, так и будет, но пока держусь. Думаю, мне не слабо и шесть в день, а вот дальше – не знаю. Как получится.

Почему не сдамся сразу? Пока у меня ещё остаётся надежда, что они сами откажутся от шоколадного беспредела, если упорно не подавать виду, что он как-то меня напрягает. Средства-то на питание заключённых не увеличивают, а сокращают. А кормить за свои – дураков нет. Надеюсь, что нет. Хотя, конечно, дураки всегда найдутся. Это я так, абстрактно. Я бы и вообще не стал об этом исать, ведь никто не обещал, что эта рукопись не попадёт немедленно в руки «поваров», а уж медленно попадёт точно. И никто не обещал, что рукопись со словами «хотим посмотреть, что получается» не отнимут до того, как я её закончу, хотя и обещали этого не делать. Но я и сам уже не уверен, что хочу продолжать притворяться. И не уверен, что не хочу. Так что как уж выйдет.

Если бы вся история не была трагична, это было бы смешно. Заключённый отказался от шоколада, в наказание был переведён на целиком шоколадную диету, объявил голодовку, подвергнут принудительному кормлению шоколадом… Но я пока не готов воспринимать с чувством юмора хоть что-то. Так, чисто абстрактно, понимаю, что это, должно быть, для кого-то смешно.

Может, Гитлер или какой другой Вождь с большой буквы на моём месте чувствовал бы себя неплохо. У политиков вообще отношение к человеческим жизням циничное. Сталин – эффективный менеджер и так далее. Люди для политиков – не цель, а средство.

Впрочем, у учёных тоже такое бывает. Да и вообще у человека, увлечённого до предела своей профессией, за пределами которой он ничего не видит и видеть не хочет. Он вообще забывает о том, что своей профессией служит обществу. Взять вот хоть историка какого-нибудь. С одной стороны, он всегда скажет, что история – очень важная наука, ведь именно из-за того, что люди не помнят уроки истории, повторяются всякие отрицательные явления, опять и опять сопровождающиеся людскими жертвами. А с другой стороны, люди, с которыми он профессионально имеет дело, чаще всего давно умерли. Есть ли, глядя из сегодня, разница, умер человек две тысячи лет назад или две тысячи двадцать? Для самого человека это огромная разница, подчас практически вся жизнь. А историк этой разницы чаще всего и определить не сможет, такие давние даты вряд ли определяются с такой точностью, если речь идёт не о знаменитостяхда и о них часто инфа неточная.

,Не только учёные, писатели, художники, режиссёры, изобретатели и так далее смотрят на то, что человек успел сделать. Для них гораздо большая трагедия, если человек что-то не дописал, или в смутное время его произведения были потеряны, чем если его жизнь была трагически оборвана. Более того, сам он тоже часто согласен с таким подходом!

В общем, не только политикам можно бросить упрёк в пренебрежении к людям.

Но я всегда думал, что меня в этом смысле упрекнуть нельзя. Ну да, я думал, конечно, что нужно увеличить расходы государства на науку, и в первую очередь – если уж денег не хватает и нужно выбирать – на ту, что лежит в основе всякой техники. В древности эти науки вообще не считали науками, и называли, в отличие от наук, как раз «технэ». Архимеда вот коллеги упрекали, что он отрывается от математики для занятий какими-то бесполезными для науки вещами: определяет, золотая ли корона тирана Сиракуз Гиерона (помните, «Эврика!»), линзы шлифует, какие-то рычаги делает (армия римлян при штурме Сиракуз боялась рычагов Архимеда, топивших их корабли, больше, чем всей армии Сиракуз), зачем-то на спор двигал по суше корабль мускульной силой одного человека… Но теперь скорее упрекнут учёного в оторванности его науки от жизни. Так что у меня всегда было железное оправдание, почему нам, физикам, надо много денег, в том числе – больше, чем лирикам. Зачем они нам – не вопрос, приборы дорогие. А зачем это обществу – пользы может тоже получиться много.