Джон Пристли - Антология сказочной фантастики

— Мистер Ладлоу все объяснит, — сказала жена мистера Ладлоу.

Снаружи послышался страшный грохот, крики «Нно-нно!» и «Стой, проклятый!», и маленький толстяк — комик с головы до пят (это сразу было видно) — лихо въехал в комнату верхом на большом зонтике. Резко осадив, он сорвал с головы грязную шляпу с высокой тульей.

— Леди, ваш покорнейший слуга! — вскричал он и тут же разыграл сложную пантомиму: изобразил, что спешивается, и бросил зонтик, как поводья, старому Джону Стоуксу, который сразу же включился в игру. — Почисти-ка моего коня, любезный, и дай ему овса.

— Слушаюсь, сэр! — гаркнул Джон Стоукс в роли грума. — Ваша честь заночует у нас?

— Где там! — проревел комик. — У меня неотложное дело к герцогу.

— Сэм Мун! — укоризненно воскликнула миссис Ладлоу.

— Мам?

— Поберегите ваши шутки до вечернего представления, там они вам пригодятся. А сейчас они неуместны.

— Прискорбно слышать это, мэм, — сказал Мун, сморщив свою забавную круглую физиономию, — весьма прискорбно. Ведь бывали же у нас и прежде невзгоды — бывали, да миновали. Ага, вот и сам мистер Напье!

Мистер Напье, который при этих словах размашисто шагнул в комнату, несомненно, был первым любовником: это был статный, высокомерного вида молодой человек с длинными черными волосами, законченный тип романтического героя сороковых годов. Он носил широкий темно-синий галстук, отлично сидевший голубой сюртук и светло-серые брюки со штрипками. Минуты две Чиверел разглядывал его как красивую восковую фигуру, и только, но потом, словно коротышка Отли зашептал ему на ухо, в памяти вновь всплыло то, что Отли говорил о Дженни Вильерс: «Она влюбилась в первого любовника Джулиана Напье…» Джулиан Напье был перед ним. От волнения Чиверела начал бить озноб, в глазах все расплылось и так поблекло, что стало похоже на огромный дагерротип. Голоса тоже отдалились, но он слышал их почти без напряжения.

— Надеюсь, это будет не слишком долго, — произнес Джулиан Напье высокомерным премьерским тоном. — Через полчаса у меня назначена встреча с двумя джентльменами в «Белом Олене». А, собственно, в чем дело, миссис Ладлоу?

Она холодно отвечала (Напье явно не был ее любимцем):

— Мистер Ладлоу все объяснит, мистер Напье. И можете быть уверены, что мистер Ладлоу не стал бы собирать всю труппу в этот час, если бы к тому не было серьезных оснований.

— Надо полагать, — сказал Напье. — Но я должен быть в «Белом Олене» к назначенному времени.

— А это что, важные птицы? — спросил Мун.

— Один из них баронет, — сказал Напье. — Он на днях брал ложу. — Он обвел взглядом труппу. — А где мисс Винсент?

— Я ее не вижу, — зловеще отозвалась миссис Ладлоу.

Послышались удивленные возгласы, и кое-кто начал переглядываться.

— Послушайте, однако ж, — сказал Напье, — что такое случилось?

— Все в свое время.

Актриса со вздернутым носиком и каштановыми локонами сообщила, что видела мисс Винсент в мистера Ладлоу как раз перед тем, как все поднялись сюда.

— Вы ошибаетесь, — величественно сказала ей миссис Ладлоу.

— Если так, то кто же это был? — спросила маленькая брюнетка. — Мне тоже показалось, что это не мисс Винсент.

Но тут в комнату вошел сам мистер Ладлоу. ( В то время здесь была постоянная труппа, — говорил Отли, — под руководством актера Эдмунда Ладлоу. Но где же Дженни Вильерс? И, кажется, опять все выцветает и теряет ясность очертаний?) Мистер Ладлоу был широкоплечий пожилой человек с широкой грудью и римским носом.

— Леди и джентльмены, — возгласил он, отчеканивая каждый слог. — Мисс Винсент покинула нас. — Раздались крики изумления и досады, на которые мистер Ладлоу отвечал мрачной кориолановской улыбкой. — Покинула нас самым бесчестным и вероломным образом…

— И к тому же с преизрядными долгами в городе, — вставила миссис Ладлоу. — Только одному Тримблби она задолжала пять фунтов с лишком.

— Совершеннейшая правда, душа моя, — мягко и по-домашнему отвечал мистер Ладлоу. Затем, вновь обратившись в Кориолана, он продолжал ужасным голосом: — Я не стану говорить о неблагодарности…

— А я стану! — вскричала миссис Ладлоу. — Неблагодарная тварь!

— Но, как вам известно, — напомнил труппе мистер Ладлоу, — я предложил возобновить «Потерпевшего кораблекрушение» прежде всего ради мисс Винсент; она согласилась и позволила поставить себя на афишу в главной роли, а между тем — и я имею тому доказательства — она уже приняла предложение мистера Бакстоуна перейти к нему на маленькие роли…

— Совсем маленькие роли, — не без удовольствия присовокупила его жена.

— …по крайней мере, неделю назад. Этому, разумеется, не может быть оправдания. Черное предательство. В прежние времена она не смогла бы жить, совершив такой поступок, но ныне, когда честь приносится в жертву честолюбию, когда деньги и ложная гордость господствуют, не встречая сопротивления…

Нетерпеливый Джулиан Напье прервал его:

— Короче говоря, она ушла. И без нее мы, разумеется, не можем ставить «Потерпевшего кораблекрушение». А как же с «Двенадцатой ночью», о которой тоже повсюду объявлено? Теперь у нас нет Виолы.

Мистер Ладлоу сердито нахмурился.

— С вашего позволения, мистер Напье, я хотел бы продолжить. Конечно, мы не можем ставить «Потерпевшего», поэтому я предлагаю вернуться к «Вдове солдата, или Заброшенной мельнице», она всегда делает неплохие сборы. — Но актеры только вздохнули.

— Тут все дело в сцене боя, я уж говорил об этом, — подал голос старый актер Стоукс.

— Да, да, согласен, — отвечал ему Ладлоу. — На сей раз у нас будут специальные репетиции для сцены боя. А что до «Двенадцатой ночи», ее можно отложить на две-три недели…

— А вы тем временем подыщете нам новую Виолу? — презрительно воскликнул Напье. — Не велика надежда.

Мистер Ладлоу, который явно разыграл всю сцену ради этой минуты, теперь торжествовал.

— У меня есть новая Виола. А также леди Тизл, Розалинда и Офелия. И если я не слишком ошибаюсь, гораздо лучше, чем мисс Винсент. — Он поднял руку, чтобы остановить шум. — Мистер Кеттл вспомнил, что в свое время наш друг мистер Мэрфи из Норфолка рекомендовал нам хорошую молодую актрису, желавшую перейти в другую труппу. Мистер Кеттл встретился с нею и привез ее сюда. Она уже читала мне из классических ролей, и превосходно читала. — Он повернулся к двери и позвал:

— Уолтер, сделайте одолжение…

Вся сцена словно сфокусировалась, очертания людей и предметов стали отчетливей, и краски вновь расцветили платья и шали, локоны и глаза. Вошел тот самый тощий нелепый субъект, который тогда двигался в луче слабого призрачного света и смотрел на Чиверела. Его тесный сюртук и панталоны, некогда черные, от времени и непрерывной носки вытерлись до блеска и приобрели зеленоватый отлив. Все в нем было жалким и приниженным — все, кроме горящих глаз. Но сейчас он улыбался, он сиял от радости — быстротечной радости горемычного и обреченного человека. Он больше не замечал присутствия Чиверела (если только он замечал его прежде); но Чиверел смотрел на него, не отрываясь.