Лев Аскеров - С миссией в ад

Здесь не было роскоши. Здесь не было золота. Hо был здесь праздник. Здесь был свет. И тек он в тебя и из тебя. Здесь ликовала душа. Здесь жил Дух…

Он стал осматриваться, чтобы понять, откуда и каким образом все тут наполняется и дышит божественностью… И произошло самое удивительное. К нему приблизились два служителя храма. Именно к нему, хотя внешне он ничем не отличался от тех, с кем карабкался вверх: рваное платье, стертые башмаки, кровавые от острых каменьев ссадины на ногах и теле. Однако из всех они остановили свой выбор на нем. Один из подошедших вежливо сказал: «Вас просит к себе Далай Лама. Мы проводим вас».

…Устланный коврами громадный зал утопал в искрящемся мягком солнечном свете. Верховный жрец, сидевший на возвышении в конце залы, ответив на почтительный поклон гостя не менее почтительным кивком, несмотря на преклонный возраст, резво поднявшись, пошел ему навстречу.

— Я знаю вас, — изучающе-добродушно рассматривая молодого человека, звучно произнес он.

— Hаречены вы от рождения Иисусом, что означает Спаситель. В далеких отсюда странах тысячи людей называют вас Учителем. У вас много приверженцев и еще больше врагов. Вам тяжело нести людям веру в Господа единого… Однако, невзирая ни на что, вы ее с достоинством несете.

— В отличие от вас, уважаемый Далай Лама, — начал ответную речь Спаситель, — о вас я знаю очень мало. По рассказам странников…

Иисус отвел от собеседника глаза, собираясь мыслями, и… обомлел.

Взгляд его остановился на стоявшей в отдалении женщине. Седая, белолицая, безумно родная…

— Мама? — непроизвольно отстраняя от себя Верховного жреца, не веря глазам своим, шепчет он.

Глядя на эту прямо-таки душераздирающую сцену, Далай Лама, смахнув слезу, чуть надтреснутым голосом произносит:

— Они узнали друг друга.

— Это была Окаема. Моя мама. Жена Верховного жреца Тибета… Меня прошибает слеза стоит вспомнить тот день, — говорит Галилеянин.

Потом она рассказыввала, как увидела его.

Окаема в тот момент занималась вышиванием и кто-то ей в самое ухо сказал: «Подойди к окну». Она подошла. Ничего особенного. Привычная картина. Снежные вершины, солнце и поднимающаяся по склону вереница пилигримов. Разочарованная Окаема собиралась вернуться к прерванному делу и вдруг в этой толпе увидела сына.

«Я бы тебя, мой мальчик, узнала бы из миллионов и миллионов. — говорила она сыну. — Я кричала тебе, а ты не слышал»…

Hа ее крик сбежались слуги и ее муж. Отослав посторонних, Окаема показала его Далай Ламе.

— Это мой сын. С того высшего Божьего мира… Я вышивала, а голос с небес велел мне подойти к окну… И я это сделала.

Далай Лама не стал перечить жене.

— Мы проверим, — сказал он. — Пригласим и посмотрим, узнает ли он тебя. Если и он признает в тебе мать, значит, Всевышнему, по известной только Ему причине, нужна была эта встреча.

Hа том и порешили.

… В Тибете я пробыл почти три месяца, — вспоминает Спаситель. — Пребывание там с Окаемой, большим знатоком Времени, повлияло на содержание моего писания, оставленного моим соратникам… По прошествии времени я пришел к выводу: наша встреча была организована именно для этого.

— Позволь, коллега, — недоумевает Бруно, — никто там из христиан не знает и не ведает ни о каком твоем писании. В библии одни рассказы, вернее, россказни о тебе и ссылки на тебя твоих соратников, авторов Нового завета, составленного по их писаниям. От тебя же ни одной строчки… А о том, что ты был в Тибете, — вообще не знают.

— Что касается Тибета, если людям будет интересно, они найдут следы в архивах храма Далай Ламы. А вот что касается моего утраченного писания… Его придется восстановить. Восстанавить поручается тебе, Бруно. С моих слов.

Галилеянин многозначительно смотрит на Часовщика.

— Понял, ваша честь, — реагирует он.

— Очень хорошо. Поработаю и я, — говорит Просветитель.

— Уж постарайся, Бруно, — обнимая друга за плечи, Спаситель вкладывает ему в руку листы с написанным на них текстом. — Здесь, как ты увидишь, изложены основополагающие моменты значения времени в бытие землян. Наверху считают, что идея понимания времени, поданная людям от меня, убедит их больше, чем что-либо.

— Ты знаешь, коллега, — задумчиво выговаривает Бруно, — слово Галилеянина из глубин веков может возыметь действие… Hо… права Окаема — не время людям владеть временем.

— У нас, Ноланец, есть оселок, на котором мы их и проверим. Выдержат, тогда начнем помогать.

— Ты имеешь в виду термоядерное оружие?

— И его тоже…

— Минутку, коллеги, — перебивает их патрон вселенной. — Позвольте напомнить: Бруно сожгут вместе со всеми рукописями.

— Рукописи, мой друг, горят, а идеи — никогда, — смеется Просветитель.

Спасителю не до шуток.

— Как сохранить самое основное из Писания, восстановленного Ноланцем, проблема ваша, коллега Часовщик! — строго говорит он.

— Считайте, что она решена, — заверяет патрон вселенной.

— Нисколько не сомневаюсь, — одобряюще произносит Спаситель. — А теперь, когда задачи ясны, позвольте откланяться.

Он пожимает руку Часовщику, порывисто обнимает Просветителя, шепнув «Крепись, скоро увидимся», и исчезает.

Просветитель читает оставленные ему бумаги.

— Гениально! Гениально, Галилеянин! Хорошо схвачено, — хвалит он, передавая бумаги Часовщику.

— Подскажешь, если я что-то там, на грешной, не вспомню.

Отставляя их в сторонку, Часовщик предлагает ему познакомиться с тем, кто спасет остатки рукописи из костра, в котором будут жечь Бруно.

— Каким образом? — спрашивает Просветитель.

— Приснимся, и все дела, — смеется патрон вселенной.

Просветитель дает добро. Через некоторое время Часовщик докладывает:

— Готово, Ваша честь!

…Узенькая комната. Маленький, грубо сколоченный стол. Hа нем бумаги. В углу комнаты молодой человек. Совсем еще юноша. Он наливает из бутыли в пузатенький флакончик чернил. Сделав свое дело, он удобно усаживается и не спеша сортирует принесенные им листы. Смотрит на дверь.

— Запер. Никто не войдет, — говорит он себе. — Посплю немного, а потом перепишу.

Кладет голову на бумаги.

— Спи, мальчик, спи, — медоточиво внушает Часовщик.

— Где это он? И кто он? — спрашивает Просветитель.

— Сейчас спросим, — усмехается Часовщик.

— Что это за помещение, юноша?

— Сучья комната, — бормочет он довольно внятно. — Отсюда подслушивают узников.

— Кто ты?

— Я нотарий Святой инквизиции Доменико Тополино, — гордо называется он.

— Молодец, Доменико. Хорошо работаешь, — хвалит его шеф вселенной.

— Хорошо, — соглашается нотарий. — А вы кто?

— Я Часовщик мира земного, посланник Спасителя, а товарищ мой — Джордано Бруно из Нолы.